Международная Академия Наук

International Academy of Sciences

 

Центра Ноосферной Защиты

Centre Noospheric of Defence

 

 

МЕТРОНОМ

 

 

(Литературно - эссеистический сборник )

 

-интуиция как опыт рефлексии самоосознания-

 

 

 

Международная Академия Наук

International Academy of Sciences

 

Центра Ноосферной Защиты

Centre Noospheric of Defence

 

 

МЕТРОНОМ

 

 

(Литературно - эссеистический сборник )

 

 

 

Chem.Lab.NCD

Новосибирск 2002

 

 

 

 

 

 

 

УДК 840

ББК 84.(4.Рус.,Нем.)

М 75

МЕТРОНОМ (Литературно - эссеистический сборник) - интуиция как опыт рефлексии самоосознания. - Новосибирск: Изд.- во: Chem.Lab. NCD, 2002. – 100 с.

 

ISBN 5-04-001103-2

 

 

Сборник литературно-художественных опытов коллектива ,необъединенного кругом каких либо общих научных или литературных интересов, но олицетворяющих интуицию как опыт рефлексии самоосознания быстротекущей жизни в форме рефлексивного литераторства на уровне самовыражения интеллекта в художественном творчестве как триединстве психологии, гносеологии и логики.

Совет попечителей издания от IAS of NCD (см.представительство в Интернете-jandex.com)

 

 

 

 

М 205664-084 без объявл.

001(075)-00

Под редакцией профессора Кутолина С.А., 2002

 

 

 

 

 

-интуиция как опыт рефлексии самоосознания-

 

 

 

 

 

ОТ РЕДАКТОРА

 

Когда просматриваешь сочинения наших утвердителей "метода социалистического реализма", то убеждаешься, что все они далеко не бесталанны, Но уже даже Ванду Василевскую обвиняли в рефлексивности ее героев! Эта неприятная категория почему-то не применялась ни к М.А.Нексе, ни к В.Лацису. С иностранцами "от пролетариата" иной разбор.

Даже И.Сельвинский только в конце своего творчества позволил себе отдать должное философии в поэзии. Немудрено, что поэзия Н.Заболоцкого была для "соцреализма" красной тряпкой для быка. И Д.Бедный, и С.Бабаевский все "многопудье" своих сочинений (а известно, что от читателей "Кавалера золотой звезды" автор получил свыше 10.000 восторженных отзывов) слагали в рамках метода "соцреализма", где нет места рефлексии индивидуальности.

Вот почему, видимо, при всей талантливости этих авторов, в отношении первого писалось: "Ты каплю крови у Христа копнул ноздрей как дикий Боров, ты только хрюкал на Христа, Ефим Лакеевич Придворов". Основной труд второго удостоился оценки на съезде писателей СССР в конце 50-х годов: "А Ваш "Кавалер золотой звезды" не стоит и хвоста "Золотого теленка" ".

Опыт рефлексии индивидуальности, изгнанный из метода соцреализма, служивший службу верой и правдой русской поэзии и прозе с момента формирования ее, от Ломоносова и Державина, опыт рефлексии, лежащий в основе творчества гения Н.В.Гоголя, из которого вышли и Тургенев, и Достоевский, опыт рефлексии, отречения от которого в силу христианской позиции Гоголя требовала сущность ментальности ( отказ от своей маленькой "индивидуальной" воли, ради достижения и совершения святой воли Божией ? по слову Святых Отцов: "Изволися Духу Святому и нам") , ? этот самый опыт рефлексии и по сей день служит канвой самоосознания и не только среди людей искусства, но и тех, кто осознает себя через личный опыт рефлексии и в науке, и в технике. ? см."Гений. Стяжание Духа. К 190-летию со дня рождения Н.В.Гоголя". Новосибирск: Chem.Lab. NCD, 2000 и настоящий сборник.

  

МАРИНА МЕЛЬЦЕР (MARINA MELTSER)

 

Родилась в России в 1964г. Училась в консерватории им. М. И. Глинки по классу фортепиано у проф. А.С.Барон.

Интуитивный опыт рефлексии в поэзии и рисунке получила после переезда на жительство в государство Израиль в 1993г.

 

            1

Печь без огня. Колодец без воды.

Дитя без матери и сердце без любви.

Дом без людей и грудь без молока.

Я – без тебя.

Я – получеловек и матери макет,

Я – сон во сне. Действительности нет.

Всё унеслось, как будто–бы в туман,

И если это я, - то видимость,

Оптический обман.

 

2

Взгляни в окно, моя родная,

Там щебет птиц и солнца свет,

Забудь все старые печали,

Воспрянь душой, как много лет

Назад, раскинь златые кудри

И руки к солнцу протяни, -

Ты молода, ты жизни рада,

И жизни много впереди!

Не огорчайся понапрасну

Из – за нелепых пустяков, -

Помимо серых дней, ненастных

Так много радостных деньков!

И в этот женский праздник вешний

Зажги в глазах своих огни.

Ты самая прекрасная на свете!

Так пахни вкусно и цвети!

 

3

Четырежды четыре – двадцать пять!

И тот, кто ползает, летать умеет!

Дурак – он вовсе не дурак!

Окно – от холода потеет!

Я – сумасшедшая, -

Всё для меня не как для всех, -

Любовь ушедшая, - и та на век, -

Такая умница, - тупее пня,

Всё мечу в ангелы, зелёная змея…

Мы все родились, чтобы умереть.

Гореть не хочется, чтоб рано не стареть.

Пустая ваза – более полна,

Чем тот сосуд, в котором “я”.

Бессилие сильнее всех,

И зуб болит, которого уж нет,

И бабочка, стремящаяся жить,

Летит на свет,

чтоб крылышки спалить.

 

4

“Здравствуй” и “прощай” -

Вот всё, что мне досталось

От пряности весенней суеты,

Мгновенье – ты, пьянящий запах рома,

Чуть – чуть на дне бокала аромат, -

И нет ни капли мне целяшего бальзама.

5

Будь счастлив, будь всегда здоров!

Да и исполнятся твои желанья!

Пусть закипает в жилах кровь, как в

молодости,-

До последнего дыханья.

Минуты грусти и утех, -

Пусть будет всё, но знай одно, -

Есть человек, что ждёт и верит,

Что ждёт и верит всё – равно.

6

 

Когда в глаза мои глядел,

Ты видел там подобье крика

и гимн слезе?

То плакала вторая скрипка в твоей судьбе.

Мир развалился на кусочки –

Мгновенья счастья и тоски

и стал чужим.

Роль первой скрипки, очевидно,

дана другим.

Моя мелодия напрасно

Звучит так пылко для людей, -

её не слышат.

Но скрипка бедная моя живёт и дышыт,

Живёт и дышыт для тебя,

Самозабвенно отдаваясь больной душой,

Кричит слеза, и сердце молит

побыть с тобой…

Когда в гдаза мои глядел,

Ты видел в них подобье крика

и гимн слезе.

То плакала вторая скрипка

в твоей судьбе.?

7

Я умираю… Голос твой

Как песнь далёкая ласкает

Воспоминанья прежних дней

И тает, затихая, тает…

О, сладкий бред! Не покидай

Моих единственных сокровищ, -

Прошедших светлых дней

останки

В моей измученной душе, -

Там счастье, там безумье, радость,

Там всё, - там жизнь моя, там ты!..

А здесь, со мной, - печаль и старость,

И жизнь моя, как отошедшие цветы,

Вот – вот исчезнет с помутневших глаз…

Как хочется тебя обнять,

Обнять тебя, хоть раз…

8

Я руки твои помню без рисунка.

И голос помню и без телефонного

звонка,

И губы, и цветы, и звуки,

Что оттесняли мир на задний план…

 

Ещё я помню летний пляж безумный

И ливень,что меня разул,

И порванную в драке той рубашку,

И бешеных страстей разгул…

 

Ещё я помню, как стоял ты молча

Под окнами моими в темноте,

Как ты “дежурил” за фортепьяно

В безмолвно – мрачной тишине,

 

И ног, и плеч твоих упругость,

И рук твоих любимых сухость,

И лёгкий говор в час ночной, -

Всё помню,- всё со мной.

9

Уже тоска родною матерью мне стала.

Мне с нею жить, и жизнь ещё долга.

Устав от суеты, - ведь столько я страдала..,

Ещё должна испить судьбу свою до дна.

Уедешь ты, - и мне пуста дорога,-

К кому спешить, чьего звонка

мне ждать?

Останется лишь дом,

как старая берлога,

И мне одной всю жизнь в ней

куковать.

10

Чертёнок ласковый, амурное дитя,

Избалованный нежною рукою,-

Господь не обделил тебя

Счастливою судьбою.

Жизнь для тебя,

что свет для мотылька,-

Гоним мечтой своей красивой,

Не разбирая, любишь до утра

С какой – то странной силой.

11

Да, опоздала я родиться

На век, на год или на день, но опоздала.

не случится

Со мной не прожитый апрель.

 

Всё, что могла, я проморгала, -

Любимых, близких и родных, -

Всё, что мне жизнь не нагадала,

А нагадала для других.

 

А я спешила всё куда – то,

Надеясь счастье обрести,

Найти, настигнуть, воровато

Схватить судьбу за воротник-

Напрасны крики, глупое дитя.

Акстись, не жди и не надейся.

Ты опоздала? - Значит, не судьба.

Не можешь уже плакать? - Смейся.

 

И ускользает почва из под ног,

И возвышается глухой стеною

Предательский, безжалостный порог,

И разделяет навсегда с тобою.

 

12

Мой стих не строен,

Чувства не ложаться в строчки,

И душу распирает от застрявших слов.

Мой Бог, освободи от боли

И от бессмысленных тяжёлых снов…

 

13

Я так ждала тебя вчера,

А вечер длился, словно вечность,

И восковые слёзы свеч,

Как жизни бренной быстротечность,

Неумолимою рекой

Всё уплывали в бесконечность.

 

***

Что будет? Где здесь ложь, где правда?

Так трудно верить и любить.

Ты мне твердишь, что будет завтра.

Но раскажи, как мне сегодня жить?

14

Мне рано подводить итоги, -

Проверочки на прочность ещё ждут.

Ещё не все обиты мной пороги,

Ещё не пройден мною весь маршрут.

 

Но я помечу скромно на полях,

Что Бог молитвам моим внемлет,-

И силы дал, и вывел на путях,

Да и грехи мои приемлет.

15

Я искала откровений

У закрытой у двери,

Но моих поползновений

Дверь не поняла, увы.

Создал Бог меня из плоти,

Крови, чувства и любви,

А тебя,как видно, создал

Из опилок и смолы.

То, что, милый, ты не понял,

То понять смогла бы я, -

Жаль, что ты не веришь людям,

А теперь не верю я.

 

ЮРИЙ КОТЮКОВ

 

 

Родилcя в Новосибирске в 1974г. Закончил университет путей сообщения (СГУПС) в 1996г. . Там же учился в аспирантуре. Увлечение - силовые виды спорта.

Интуитивный опыт рефлексии в поэзии и прозе как результат противоречий между душой и телом.

 

 

 

 

1

Я вижу за окошком злую тьму,

Она подстерегает выходящих.

Но я люблю ее, не знаю почему,

За грусть, наверное, живущую в молчащих

Деревьях, перекрестках и домах,

За дождь, уныло барабанящий по крышам,

За осень в человеческих сердцах,

За тишину, которую я слышу.

За тайну незнакомых городов,

В которых никогда не побываю,

За мир волшебных, сумасшедших снов,

Которые, проснувшись, забываю.

Я благодарен ей за крики птиц,

За их тревожную, но радостную стаю,

За шелест перевернутых страниц

Той книги, что вот-вот я дочитаю.

За то, что будет и за то, что есть,

За то, что ветер говорит со мной стихами,

За звезд далеких призрачную взвесь,

За полночь над речными берегами.

За светлый день, что скрыт был от меня

За десятью тяжелыми замками,

За отблеск первобытного огня,

За вечность под моими сапогами.

Я вижу за окошком злую тьму,

Что ждет меня, тиха и терпелива,

И улыбнувшись отражению своему,

Я за порог шагну неторопливо.

2

Мне кажется, я знаю те слова,

Что дарят власть над грозной тишиною,

Которым подчиняется трава,

Деревья с пожелтевшею листвою.

 

Слова, которые, растаяв в вышине,

Рождают к жизни злые ураганы,

Слова, что, будучи известны только мне,

Ведут к затерянным колодцам караваны.

 

Слова, что могут летний ветерок

Вмиг превратить в осеннюю прохладу,

Поднять с земли опавший лепесток,

И подарить, как высшую награду,

 

Тяжелое слепое забытье,

Из коего вернешься полудиким,

Слова, что делают могущество мое,

И без того немалое, великим.

 

Слова, которые, как чистые бинты,

Дают успокоение рваным ранам,

И дарят, словно женщинам цветы,

Коралловые рифы - океанам.

 

Когда за окнами шум ветра еле слышен,

И пробивается рассвет едва-едва,

И дождь стучит по мокрым серым крышам,

Мне кажется, я знаю те слова.

3

В весеннем сумраке растаяла печаль,

Зажглись на небе звезды светлячками,

Остыл мой кофе... Ладно, мне не жаль.

Мир до краев наполнен чудесами.

 

Мир под завязку полон тишины,

Размешанной в таинственной прохладе,

И тени безобразны и смешны

На старой, развалившейся ограде.

 

Окутан волшебством глумливый мрак,

В ночи кленовой затаились феи,

Собрались на внеплановый сходняк

Все маги, колдуны и чародеи.

 

Разлив в пивные кружки " ABSOLUT ",

Кудесники их враз опустошили,

Такие дозы магов не берут,

Ведь в их глазах снежинками застыли

Веков минувших смутные следы,

Когда Земля собою представляла

Унылых гор безмолвные гряды,

Их братство и тогда существовало.

 

Их колдовство сиреневую даль

Пронзает быстрыми, упругими скачками...

В весеннем сумраке растаяла печаль,

Зажглись на небе звезды светлячками.

 

4

Размыты дождем силуэты прохожих,

Спешащих куда-то сквозь тьму и ненастье.

Они меж собою до странности схожи,

Стремясь обрести долгожданное счастье.

 

К уюту жилищ и к привычным заботам

Их гонит неласковый западный ветер,

Осенние песни по стареньким нотам

Поющий в промозглый октябрьский вечер.

 

Я выйду из дома и грусть переулков

Багряной листвою мне ляжет на плечи,

Шаги прозвучат одиноко и гулко

Средь кленов, горящих, как яркие свечи.

 

5

Деревья, склонив свои ветви тяжелые,

Казалось, застыли в оцепенении,

И листья осенние, желтые-желтые,

Кружились, найдя свое счастье в падении.

 

Тот вечер был зверем ослепшим, израненным,

Приползшим с надеждой во взгляде невидящем,

К уставшим от ветра, от неба, окраинам,

И к людям, смертельно его ненавидящим.

 

Зверь помнил глаза их, у каждого - разные,

Сердца их, что бьются сильнее от холода,

Зверь знал, что жилища их серые, грязные,

Вмещают страданье огромного города.

 

Зверь умер, чуть-чуть не добравшись до логова.

Зверь умер, остыл, и жалеть больше нечего.

А я..? ...Я от жизни хочу столь немногого.

Случайный знакомый вчерашнего вечера.

6

Последних сумерек тяжелая печаль.....

Мои секунды тают, словно дымка.....

Еще мгновение, - и поезд-невидимка

Умчит меня в неведомую даль,

 

За одиноким птичьим караваном.

Осталось лишь немного подождать.

Меня никто не будет провожать

Осенней горечью наполненным стаканом.

 

Меня никто не будет вспоминать,

Бросать мне в след слезливые упреки,

Писать на камне пафосные строки,

Отказываться верить, понимать....,

 

И возносить проклятья небосводу,

И вспоминать, какой я был святой.

Там, за невидимой, таинственной чертой

Я обрету последнюю свободу.

 

СОЛО (рассказ)

Мне часто приходилось слышать от разных людей, будто бы они видели, как плачет Слепая. Но я знал, что все это - чушь, ведь характер у Слепой был железный.

Большой любительницей разносить подобные сплетни и слухи была наша тетушка Джильда.

- А знаете, что я видела сегодня? - Спрашивала она, входя утром в комнату, где я и Черайк уписывали завтрак.

Говорилось это таким тоном, что мы сразу отрывались от тарелок.

- Я видела - Продолжала тетушка - Я видела, как... Вот и говорите мне после этого... Собственными глазами видела... У магазина, стою с Оуш Портелезе, ну вы знаете, конечно, эту старую болтунью, ее муж, декарх четырнадцатого легиона, такой симпатичный старик...

Я медленно закипал. Ну, почему?! Почему, думал я, человек, который видел что-то интересное, которому есть что рассказать, не может сказать это сразу!

Мои мученья обычно прекращал Черайк.

- Скажешь ли ты, наконец, что ты видела, тетушка? - Рявкал он.

Возмущенная грубостью моего старшего брата, добрая тетушка Джильда обиженно надувала губы.

- Ну вот, ты оборвал меня и теперь я уже не помню что хотела сказать.

У меня все холодело внутри. Черт бы ее побрал, думал я, неужели вправду забыла? Но тетушка, конечно, все прекрасно помнила.

- Я видела, как ваша Слепая плакала. Да-да. Сидела на корточках возле своего мотоцикла и плакала. Мы с Оуш собрались было подойти, спросить у бедняги, что стряслось, но тут она села на мотоцикл и - фьюх...- улетела.

Черайк снова утыкался в свою тарелку.

- Чепуха! - говорил он, помолчав минуту-другую - Чепуха! Слепая не плачет.

- Ты не веришь своей тетушке, негодяй? - В гневе вопила тетушка, наступая на брата.

Между ними завязывалась горячая перепалка. А мне было очень жаль слепую девчонку, что жила одна в старом пакгаузе, неподалеку от нашего дома.

Слепая, Черайк, я и другие, такие же, все мы были детьми восьмого перемирия. Восьмого затишья в страшной, трехтысячелетней войне белого с белым, правого с правым, неизвестно кого непонятно с кем. Мне кажется, не было во всем Городе человека, который бы понимал, почему эту войну называют священной и благородной. Тогда я, понятное дело, не задумывался над этим. Считалось само собой разумеющимся и не требующим объяснений то, что мужчины, достигшие восемнадцати лет, отправлялись воевать. Их, наголо обритых, с выжженым на плече порядковым номером и названием легиона, сгоняли в огромные транспортные корабли и отправляли в тот мир, где бушевала война. Отголоски страшных битв то и дело докатывались до Города. Кошмарные эпидемии возникали внезапно, унося тысячи человеческих жизней. С болезнями боролись и они отступали, оставляя после себя жутко изуродованных людей и опустевшие кварталы. На место болезней приходили чудовищные растения, нападающие на людей, пожирающие их мысли и чувства. Драться с ними здесь, в нашем мире, было бессмысленно и на родину гнусных монстров отправлялся очередной транспортный корабль.

Город, в котором мы жили, огромный, вечный Город, был, как учили нас в школе, единственным городом, оставшимся на планете. И каким же прекрасным казался он нам тогда! Вечный полумрак, который нас окружал, мертвые кварталы, разрушенные дома, мрачные ангары, в которых мы селились, все это казалось нам волшебным миром. Да так оно и было на самом деле.

В квартале АВ - 44N стояла наша старая школа. Я учился тогда на втором витке шестого цикла, а Черайк, который был старше меня на два года, - на первом витке восьмого. Вместе с Черайком училась и Соло. О ней в школе ходили легенды. Одни говорили, что она была слепа от рождения, другие - что она отдала свое зрение черному демону Эрлику в обмен на необыкновенное умение водить летающий мотоцикл и сверхъестественное везение. Как бы там ни было на самом деле, у Соло были красивые серые глаза, только незрячие. И, конечно же, у Слепой был характер. Жизнь в развалинах, кишащих чудовищными тварями, была непростой, но никто никогда не видел Соло расстроенной. А ведь ей приходилось гораздо тяжелее, чем всем нам, - она жила одна. Девчонка была - кремень! Среди учеников нашей школы ее веселость и жизнелюбие вошли в поговорку. Если кто-нибудь хотел показать, что не верит рассказчику, то презрительно усмехался и спрашивал: " А ты не видел, как плачет Слепая? ".

Сейчас мне кажется, что никто не желал ей ничего плохого, но все будто бы ждали, когда же Слепой будет плохо, когда же она заплачет, наконец. Возможно, случись подобное, все постарались бы помочь Соло, но не раньше, чем убедились бы, что ей действительно очень плохо.

Я уже упоминал, что мне было очень жаль Слепую, но на самом деле это было не совсем так. Просто к моему безграничному восхищению отвагой и стальным характером Соло примешивалось какое-то щемящее неведомое чувство.

 

Троюродным братом нашей тетушки Джильды был знаменитый Крест, стратег, прославившийся в битве при Шемистазо. В Городском Совете Крест был большой фигурой и именно благодаря ему наша семья размещалась с таким комфортом. Мы жили почти в самом центре Города на втором этаже большого, едва начавшего потихоньку разваливаться дома. Из семи комнат, бывших в нашем распоряжении, лишь у двух протекали потолки, а в некоторых окнах было настоящее стекло. Тетушка Джильда очень гордилась нашим жилищем, и если кто-нибудь заходил в гости, она первым делом принималась водить гостя по комнатам.

Милях в трех от нашего дома, за мертвой зоной, начиналась территория порта. Там возле самого берега стояла громада старого пакгауза. Сколько я помню, он вечно был завален всякой дрянью: контейнерами, деревянным брусом, листами стали, какими-то тюками. В этом пакгаузе жила Соло. Роль стола в ее жилище выполнял опрокинутый деревянный ящик, а постелью служил надувной матрац от спасательного плота. Я часто бывал у Слепой. В пакгаузе обитали здоровенные летучие мыши и мы иногда охотились на них, размахивали длинными палками и сбивали их на землю. Я часто звал Слепую к нам, но она не приходила. Она вообще никогда ни к кому не ходила в гости. Когда я говорил тетушке, что иду к Соло, она обычно посылала со мной какой-нибудь вкусной еды, например, половинку яблочного пирога. Мы с Соло забирались под самую крышу старого пакгауза. Там возле единственного маленького окна, на перекрестье трех балок было оборудовано что-то вроде смотровой площадки. Во время шторма ветер задувал туда брызги воды и пены.

Мы валялись на этой площадке в тридцати футах от земли, слушали, как стонет океан, уписывали пирог и болтали о всякой всячине. Чаще всего говорили о городах. Слепая почему-то не верила, что наш Город - единственный на планете. Ей казалось, что где-нибудь на Юге или далеко на Востоке остались другие города. Мы рассуждали о том, как здорово было бы их найти. Узнать, как там живут люди. Какие там улицы и дома. Как шумит водопад центрального фонтана перед зданием Городского Управления, если там, конечно, есть фонтан. За этими разговорами быстро пролетал вечер, и я уходил, надеясь успеть на последний воздушный трамвай. Случалось, я опаздывал, и тогда приходилось идти пешком. Я брел по тускло освещенным рекламными огнями проспектам. Изредка над головой проносились воздушные мотоциклисты, время от времени пролетали такси, но у меня не было денег, чтобы заплатить. А высоко в черном ночном небе горела маленькая яркая точка, - это повисла над засыпающим кварталом машина патруля. Дома меня встречала брань и подзатыльники тетушки и насмешки старшего брата.

- Что, Слепая не отпускала? -Спрашивал он с ехидной улыбочкой.

- Сам то чего не спишь?

- Смотрел вестерн по ящику. Забавно...

Как-то тетушка Джильда сказала мне, что Черайк не ложится спать, потому, что беспокоится, если я не прихожу вовремя. Это, помнится, очень удивило меня, так как старший брат всегда был человеком суровым. Он не раз, бывало, жестоко колотил меня когда мы ссорились. Словом, нежность и заботливость были не в его характере. Безмерно удивившись словам тетушки, я поклялся тогда не опаздывать, но, кажется, дня через четыре снова опоздал.

Да, Соло очень везло. Это правда. Четырнадцать раз бывала она в подземке. Подземкой назывались древние развалины метрополитена. В этих лабиринтах гнездились твари, питающиеся человеческой болью. Бродяги, укрывавшиеся в подземке от непогоды, исчезали бесследно. Соло никогда не рассказывала о подземных галереях и их грозных обитателях, а если ей задавали вопросы, - долго молчала, а затем переводила разговор на другую тему. И лишь однажды сказала мне, что несколько раз, забравшись по подземным переходам особенно далеко, ощущала на лице чье-то холодное дыхание, слышала невнятный шепот. Спасала ее лишь сумасшедшая скорость, развиваемая маленькой летучей машиной, да невидимая рука того, кто всегда помогал ей. А в том, что этот кто-то был, я не сомневался. Как иначе Соло, будучи абсолютно слепой, могла так виртуозно водить летающий мотоцикл, как могла она выбираться невредимой из самых фантастических передряг. Я, как и многие другие, верил, что ей покровительствует Эрлик, демон пустых жилищ. Когда я спрашивал Соло, как же она решилась отдать Эрлику свои глаза, она только смеялась в ответ, но в смехе этом звенела горечь. Тогда, чувствуя эту горечь, я думал, что она лишь подтверждает правильность моих догадок относительно сделки, заключенной Соло с темными силами. И лишь много позже я стал понимать, как несчастна и одинока была Слепая под своей веселостью и искрящимся задором.

Больше всего на свете Слепая любила риск. Одиночество, пропитанное опасностью, было ее стихией. Риск заставлял ее чувствовать себя живой, заставлял шире раскрываться и сверкать незрячие глаза. Мы с Соло любили дурачиться и беситься. Бывало, поздно вечером мы отправлялись в самое сердце великого Города, туда, где рекламные огни немного рассеивали вечный полумрак. Завидев патруль, мы останавливались неподалеку и стояли так долго, что люди патруля начинали нервничать. Тогда Слепая поднималась в седле и выкрикивала в адрес патруля грязное ругательство, услышав которое, тетушка Джильда наверняка упала бы в обморок. Вот тут и начиналось веселье. Мы улепетывали, а патруль преследовал нас. Но какие бы ассы ни вели машину патруля, а поймать Соло не удавалось никому. Скорость, с которой мы летели мимо кафе, публичных домов, блуждающих реклам, была просто невероятной. Я сидел сзади, уткнувшись в куртку Слепой и иногда, когда ветер ревел в моих ушах, а кожанный хлястик ее куртки бил меня по лицу, я начинал вопить от восторга. Тогда Соло останавливала мотоцикл и поворачивалась ко мне.

- Что ты кричишь, Имрик? - Спрашивала она - Тебе страшно?

- Нет, - Отвечал я - Мне хорошо.

И мы летели дальше, оставляя патруль позади. А потом сидели в пакгаузе, прижавшись друг к другу, и хохотали, вспоминая подробности сумасшедшей погони.

Это было время моего счастья. Оно оказалось недолгим. В Городе появились странные существа, пришедшие из какого-то далекого мира угаснувшей звезды. Они были похожи на серовато-розовые, почти прозрачные студни, настолько легкие, что висели в воздухе. Днем они где-то прятались, а ночью выползали из своих укрытий и, зависнув в воздухе, раскидывали вокруг тончайшую паутину своих щупалец. Невидимые в темноте, прозрачные твари были очень опасны. Человек, коснувшийся их щупалец, терял способность принимать решения. Он стоял на месте, не в силах решить, куда ему двигаться, вправо или влево, а ужасные существа тем временем подбирались к нему и вдыхали в себя его жизнь.

Мне тогда еще не исполнилось восемнадцать, но в виду особой опасности ситуации на это не посмотрели. Человек с серебрянными нашивками на рукавах коснулся моего плеча раскаленным железом, и я стал номером тысяча двести сорок шестым из легиона " Коротких крыльев ". Полет на транспортном корабле занял полгода. Мы почти не выходили из своих крошечных одноместных кают. И все эти долгие полгода были заполнены воспоминаниями. Перед отправкой я сказал всем, с кем общался, чтобы не приходили меня провожать. Терпеть не могу все эти сцены, слезы, напутствия. Никто и не пришел. Нас построили перед взлетной полосой, и начальник легиона принял значки славы от старых ветеранов. Подошел транспортник, - огромный корабль, настоящий летающий город. Мы медленно поднимались по трапам, чтобы на долгие недели исчезнуть в чреве корабля. Перед тем, как шагнуть в черный провал приемника, я на секунду оглянулся. Высоко в небе, прямо над шпилем старой крепости висел маленький летающий мотоцикл с застывшей на нем темной фигуркой.

С оглушающим ревом, оставляя за собой багровую полосу раскаленной почвы, транспортный корабль пошел на взлет. Некоторое время крошечный мотоцикл летел за ним. Внизу клубился туман и сквозь него тускло мерцали огни великого Города. Потом транспортник набрал высоту, и темная фигурка исчезла где-то внизу, в черном тумане.

Мы все думали, что скоро вернемся домой, ведь то, что нам предстояло, было простой карательной операцией. Но вскоре после того, как мы покончили со странными тварями, перемирие было нарушено. Легион " Коротких крыльев " не получил разрешения вернуться домой. Двадцать лет странствовали мы по разным мирам. Мы штурмовали города Дьявола и сметали в небытие сады Господа Бога. Эта война, как и все, что велись раньше, кончилась ничем. Точнее - очередным перемирием. И не было во всех этих бесконечных двадцати годах минуты, когда бы я не думал о доме. Не было часа, когда бы я не вспоминал свою комнату, вязание в руках тетушки Джильды, нахальную усмешку старшего брата, старый пакгауз у берега, одинокую мотоциклистку высоко над крепостным шпилем.

День, когда транспортный корабль опустился на посадочное поле девятого округа, был холоден и ясен. Жители уже знали, что транспортник привез остатки восемнадцатого легиона, тех самых людей, что стояли на этом месте двадцать лет назад. Толпа встречающих была большой и шумной. Мы выходили из корабля и, на мгновение замерая на верхней площадке трапа, спускались на землю. Я вышел предпоследним. Всю дорогу домой я просил корабль, как живое существо: " Быстрей! Быстрее! " и чувствовал, что он понимает меня, отзываясь дрожью своего гигантского корпуса. Полет назад, домой, оказался короче того, что был двадцать лет назад. Он занял три с половиной месяца вместо положенных шести. Я, конечно, знал, что это пилот корабля, понимая чувства находящихся на борту людей, превышал допустимую скорость, доводя ее до опасного предела. И все же благодарность к кораблю переполняла меня. Выходя, я погладил покрытый окалиной металл его корпуса, прощаясь навсегда.

В толпе встречающих оказалось несколько знакомых. От них я узнал, что мой брат, так же участвовавший в этой войне еще не прибыл, а тетушка Джильда умерла четыре года назад. Сев в воздушный трамвай, я проехал на одну остановку дальше, чем следовало. Отсюда было ближе до мертвой зоны, до старого пакгауза. Выйдя из трамвая, я, сдерживая удары сердца, прошел немного вниз, к берегу, завернул за угол большого дома.

Пакгауза не было. Серые волны накатывались на песчаный берег. Я бросился вверх по улице, туда, где стоял наш дом. Вместо дома чернели какие-то уродливые обломки. Не знаю, сколько часов я стоял перед этими развалинами, но когда, наконец, пришел в себя, уже начинало темнеть. Я медленно поплелся к центру Города и провел ночь в душной комнатке маленького отеля. На следующий день мне удалось разыскать нескольких людей, живших раньше по соседству с нами. От них я узнал, что десять месяцев назад наш дом сгорел во время пожара.

- Сгорело еще несколько домов в нашем квартале - Сказал бывший сосед - Сильно пострадали обсерватория, общежитие астролетчиков и домик часовщика.

Радость возвращения исчезла.

- Да не расстраивайтесь так - Участливо покачал головой мой собеседник - Вам, как вернувшемуся легионеру, наверняка предоставят новый хороший дом где-нибудь в центре.

- Скажите - Спросил я, собираясь уходить - Вы помните старый, заброшенный пакгауз на берегу? Что с ним стало?

- Пакгауз снесли задолго до пожара. Это место на берегу купила какая-то компания, собиравшаяся построить парк атракционов. Потом эта компания разорилась, так и не успев приступить к постройке.

- А... помните ли вы - Я несколько замялся - В пакгаузе жила слепая девушка...

- Соло? - Удивленно воскликнул бывший сосед - Помню, конечно. После того, как снесли пакгауз, ваша тетушка предложила Соло перебраться к вам. Но та отказалась. Она, помнится, еще некоторое время жила прямо на берегу, ночуя под старой рыбачьей лодкой, а потом исчезла куда-то.

Прошло несколько месяцев. Все это время я беспрестанно рыскал по Городу, обшаривал окраины, бродил по незнакомым улицам, надеясь встретить Слепую. Однажды, дело было под вечер, я столкнулся со стариком, которого знал раньше. Ему принадлежали какие-то контейнеры, хранившиеся в старом пакгаузе, и он изредка заходил туда проверить все ли на месте. Он был, пожалуй, единственым человеком, который не ругал Слепую за то, что она живет на этом складе рядом с его товарами. Он тогда уже был стариком, а теперь... Он плохо видел, и когда я остановил его, долго вглядывался мне в лицо, пытаясь понять с кем говорит.

- Вы узнаете меня? - Спросил я

- Узнаю - Прошамкал старик - Где вас носило все это время?

Я вкратце рассказал ему о своих приключениях. Он долго вздыхал, ругая войну, потом замолчал.

- Скажите... - Я не знал, как спросить его о том, что меня интересовало - Скажите... а вы помните слепую, что жила на складе?

- Помню - Ответил старик, подумав - Помню. После того, как снесли склады, она несколько недель ночевала прямо на берегу, под старой лодкой.

- А потом?

- А потом... Я думаю, она отправилась искать другой город.

- Но... ведь Город один. Раньше было много городов, но потом остался один. Наш.

- Э-э... За несколько месяцев до того, как снесли склад, радиосводка передала, что службы Внешнего Патруля обнаружили за проливом, у самого выхода в Океан другой город.

- Но почему вы предполагаете, что Слепая отправилась именно туда?

- Не знаю... Я помню, она как-то спрашивала меня, что я думаю об этом сообщении. Видимо, и сама размышляла над этим.

- А где точно находится этот город?

- Никто не знает. Сообщение прерывалось. По дороге назад на группу Патруля напали рыжие гарпии.

- Но ведь это очень важное сообщение! Почему же не была послана другая группа?

- Этого, молодой человек, я не знаю. Вероятно, все силы Города были отданы Войне - Старик задумался и тень легла на его сморщенное, словно скорлупа грецкого ореха лицо - Эта Война... Я потерял внука. Одиннадцатый легион был почти полностью уничтожен. Вы, случайно, были не в одиннадцатом?

- Нет, я был в восемнадцатом.

- А... Я слышал, вас тоже изрядно потрепали?

- Да, было.

- И что думаете делать теперь? У вас кто-нибудь остался?

- Брат. Но он еще не вернулся.

Старик окликнул меня, когда я уже вышел на угол Рубинового Проспекта. Я оглянулся и увидел, что он догоняет меня.

- Стойте! Я за...заб...- Старик задыхался - Я забыл. Забыл сказать вам. Когда сносили пакгауз, я пришел забрать оставшуюся часть своего товара. Почти весь его я перевез накануне, оставалась буквально пара тюков. Слепая сидела на берегу и когда я, погрузив тюки, собрался уходить, она подошла ко мне и попросила взять одну вещь...

- Она что-нибудь сказала?

- Да. Сказала, что когда-нибудь про нее спросит один человек. Просила, чтобы я отдал ему эту вещь.

- Что за человек? Слепая назвала его?

- Да. Имрик. Имрик... что-то там такое с носом, прозвище вобщем.

- Имрик - это я. У меня была кличка Имрик - Длинный Нос.

- Вы?! Тогда пойдемте, я отдам вам эту штуку. Я живу в двух шагах отсюда.

Квартира, в которой обитал старик, располагалась на втором этаже самого большого в городе дома. Дверь тихонько скрипнула, пропуская нас.

- Проходите - Засуетился старик - Я сейчас... Чаю попьем...

- Да нет, спасибо, я не задержусь.

- Тогда подождите, я сейчас принесу.

Старик юркнул в комнату. Возился он там довольно долго, а когда вышел, был так расстроен, что я даже удивился.

- Знаете... я...я... кажется, я ее потерял. Не могу найти. Что же это? Ведь недавно еще видел ее и вот...

- Деваться ей некуда. Я ее обязательно найду. Все перерою и найду.

-А что это за вещь?

- Да такой маленький парусный кораблик. Металлический. Я обязательно его найду, я..

Я вспомнил. Этот парусник был прикреплен к левому крылу летающего мотоцикла. Соло утверждала, что он приносит ей удачу.

- Не волнуйтесь - Сказал я старику - Я знаю, о чем идет речь. Считайте, что вы мне его уже отдали.

- Да что вы ?! Да я же обязательно... Ах ты... Вот ведь как оно...Вы мне оставьте свои координаты, я вам его обязательно принесу!

Я объяснил старику, как он сможет меня найти и попрощался.

Мне сорок лет. Три с половиной года прошли со дня моего возвращения. Старик принес мне кораблик, подаренный Соло, на следующий день после нашего разговора.

По следам погибшего Патруля была отправлена новая группа. Поисковики прочесали все восточное побережье Океана, но никаких следов города не обнаружили.

Черайк так и не вернулся. Транспортник вышел с базы, но на Землю не пришел. Что-то случилось и корабль затерялся в черноте времени.

Год назад, в ежедневной сводке происшествий промелькнуло сообщение, что на пересечении Кольцевого Проспекта и Двадцать Второй Улицы разбилась, не справившись с управлением летающего мотоцикла, женщина. Я успел приехать почти одновременно с машинами Дорожной Службы и Медицинской Помощи, и с трудом протолкался сквозь толпу зевак. Женщина погибла, врезавшись на большой скорости в блуждающий рекламный островок и упав с большой высоты на асфальт.

Это была не Соло. Собственно говоря, я уже знал, что это не она, когда только ехал на место аварии. Соло не могла разбиться: - черные демоны, вступая в сделку с людьми, всегда держат слово. Бесстрашная и веселая, слепая мотоциклистка навсегда исчезла из моей жизни.

 

 

Геннадий Скуратовский

Родился в 1946г. Кандидат архитектуры, доцент. Опубликовал монографии: "Архитектурное пропорционирование", "Искусство архитектурного пропорционирования".

Убеждение: "Миром правит "золотое сечение"!"

Области интересов: живопись и поэзия.

 

 

  

1

Не знаю подлости коварней

Измене верности в любви.

Змеиным жалом тут ласкает

Огонь безжалостной судьбы.

 

Вчера еще был пир горой

И флейты счастье предвещали.

Сегодня я уже другой:

Они нам жизнь с тобой сломали.

 

Прощай, любовь, мое творение,

Забудь мой преданный очаг.

В горнило жизни окунаюсь,

Реальность бытия хочу познать.

 

2

Где дорога конца не знает

И ветряк наши маски срывает,

Дон Кихот свое утро встречает,

Жизнь он смыслом любви наполняет.

 

Мысли сжаты, как черные дыры,

И вот, кажется, не больше сил,

А дорога еще так длина,

Пожалей Дон Кихота судьба.

 

Он к любимой летит словно птица,

Побеждая дороги-страницы.

Дон Кихот - настоящий рыцарь,

Вот опять он мечтает сразиться.

 

3

В житейской суете,

В расщелине забот

Не замечаем мы,

Как наш стареет плот.

 

А время все идет

И за собой зовет

И мы плывем туда,

А может, Никуда.

4

Северный ветер,

Сильный мороз,

Градусов сорок,

Город замерз.

 

Шахтеры бастуют,

Угля нет.

Кто виноват?

Кто виноват?

Бьет набат.

 

Теплоцентраль?!

Теплоцентраль?!

Дети застыли,

Бабушку жаль.

 

Холодная мгла

Вместо тепла.

Кто виноват?

Кто виноват?

Бьет набат.

5

До свидания, хлопоты, заботы,

Белый смокинг с золотою каймой,

И мальчишка у калитки сероглазый,

Улетаю я опять на полюс свой,

 

Где зайчишка солнечного света

Принимал меня в свои ряды,

Где дворовая, зелёная лужайка-

Целый мир забав моей страны.

 

Там, как прежде, - все довольно просто,

Безмятежно и без суеты.

Сказки там – прекрасней нет на свете –

Усыпают звёздами мечты.

 

Нет, наверное, дороже детства-

Будь оно, возможно, и другим.

Берегите детство, люди, детям.

Это полюс счастья им - большим.

 

6

Посвящается А.Д.Сахарову

Сегодня нам

не до застоя.

Умер ученый,

борец перестроя.

Умер САХАРОВ,

умер ЧЕЛОВЕК.

А жизнь продолжает

свой бесконечный бег.

Да, его уже нет,

Но он с нами:

Живет в сознании и подсознании

Человеческого мироздания.

Энергия не исчезает,

ЭНЕРГИЯ САХАРОВА

ЖИТЬ ПРОДОЛЖАЕТ.

 

7

В океане страстей и дурмана

Тонет корабль мечты-обмана.

Пробоина в судне не велика,

Но нет капитана, - погиб он друзья.

 

Мысли ужасные голову мучают.

Сильные держатся, слабые скрючились.

Многих волной уже смыло давно,

Гибнуть в пучине не хочет никто.

 

Черное небо, черный закат,

Черные тени на всем лежат.

В трауре люди на суше стоят,

На черную гладь океана глядят.

 

 

ЮРИЙ ГРИГОРЬЕВ

 

 

Родился в 1946г. Профессор, доктор математики. Широкий круг увлечений от фехтования и химии до философии и му-зыки.

Стажировался в Германии. Тонкий лиризм перевода, иногда в ущерб "махровости подлинника", обусловлен опытом рефлексии самоосознания через чувственность испытываемых переживаний.

 

 

 

 

Из Р.М.Рильке(1875-1926)

1

Истекают часы, ко мне прикасаясь

светлым боем металла, сотрясают меня

глубинные смыслы, пытаюсь

постичь чувством я пластику дня.

 

Не свершилось еще, что сокрыто от взора,

становление сущего – тайна.

Образов смутных я рисую узоры,

проступают они сквозь сознанье.

 

Все в этом мире, его самую малость,

любовью согрею и возвеличу,

вознесу высоко, но, о жалость,

не знаю, чьей судьбе я перечу.

 

2

Кольца жизни моей разрастаются,

проникая в глубины вещей,

Я не знаю, что мне предрекается,

но хочу я понять, что же в ней.

 

К богу я восхожу, к башням древним познаний,

я кружу уже тысячу лет;

я не знаю, кто я: сокол, буря страданий

иль великого пения свет.

 

3

О, если бы хоть раз вдруг тишина настала,

И смеха нежная струна, которая звучала

невдалеке, утихла бы, как все случайное,

и шелест трав, внушающий мне смыслы тайные,

не прерывал моих раздумий всходы ранние,

 

Тогда бы к глубине Твоей бескрайней

тысячекратно бы я мыслью прикасался,

и бесконечно б постигал Тебя,

навек бы любящим Тебя остался,

за все Тебя благодаря.

 

4

Столетье проплывает сквозь меня, жизнь обращая в прах.

Качаясь на ветру, как лист опавший,

написанное Богом, мной, тобой, моею жизнью ставшим,

вращается оно в неведомых руках.

 

С его неперелистанных страниц сияние исходит,

грядущего нам не дано узнать.

Таинственные силы на их просторах бродят

и жаждут в темноте их сокровенный смысл понять.

 

Для сравнения приводим перевод редактора

в сб."Химический дизайн", Новосибирск: Chem.Lab.NCD,1998

 

Я жив, когда столетие грядет.

И в чувстве ветра шири полотно -

Сам Бог, и Ты, и Я писал его,

И вот оно в чужих руках живет.

 

И чувство блеска в новом развороте

Еще возможно сущностью отлить.

Те силы тайно пробуют ворота,

Тоскуя в тьме, пытаясь их свалить.

 

5

Крикни, окликни меня, милый друг!

И меня у окна не томи.

Вечер задумчиво гасит огни,

пусто в аллеях платанов давно

и темно.

 

В дом ночной ты ко мне не придешь, знаю я,

и меня голос твой не разбудит в темнице,

сад прозрачен и нем; вспоминая тебя,

на его синеву изолью я себя,

я, подобная птице.

6

Милая, слышишь, я руки вздымаю –

Слышишь: шуршит…

Даже и это подслушают, знаю:

В ночь одиночества кто-то не спит.

Милая, слышишь движенье страницы:

Это полеты нарушенных дум…

Милая, слышишь, как никнут ресницы:

Мнится, и это волнующий шум.

Шорох неясный, и робкий, и краткий

В сдавленной дали рождает волну,

В шелк тишины закрепит отпечатки,

Небо и землю ласкает в плену.

Вздох мой колышет звезду голубую,

Облаком легким всклубя;

Все ароматы в себя я вколдую,

Ангелов лунных я в небе волную;

Только одну я не чую –

Тебя.

 

7

Усталость залегла на их устах,

в душе у каждого прозрачно и светло.

Но иногда тоска, как если бы в грехах

они погрязли, вдруг омрачает их чело.

 

Они тревожно сгрудились толпой,

в божественном саду молчание повисло,

как много в Его власти над судьбой

мотивов недосказанного смысла.

 

Сейчас они взмахнут крылами,

и ветра ото сна пробудят дуновенье,

зашелестит оно, почудится: ваятеля руками

листает Бог в замолкшем храме

страницы темной книги сотворенья.

 

8

Чувствам внимаю, из недр их поднять

можно лишь струи фонтанные грез.

Но суждено им печально склонять

главы свои, и нет сил чтоб сдержать

то, что обычно так нужно скрывать,-

радость и негу танцующих слез.

 

9

Слепой мужчина,… на мосту,

он так же сед, как камень пограничный,

а, может, это просто столб обычный,

и происходит это все не здесь, а на ветру

дорог межзвездных, он же - центр светил.

Мир блещет вкруг него и про него забыл.

 

Он неподвижно справедлив во всем,

как хаоса клубок, его незрячий взгляд,

он потаенный вход в кромешный ад,

а мы лишь по поверхности плывем.

 

Из Г. Гейне (1797-1856)

10

Смущенный солнцем, лотос нежный

Укрылся скромно в тень густую.

С главой поникшей, не дыша,

Свой час он ждет, пору ночную.

 

Луна, ночным сияя светом,

Его от дремы пробуждает,

Свой лик, божественно-прекрасный,

Навстречу ей он раскрывает.

 

Он весь в огне, цветет, пылает,

Безмолвно смотрит в вышину,

Трепещет, запах источает,

Любя ее, ее одну.

 

Из Г. Гессе (1877-1962)

11

Расцветает цветок, превращается в плод.

Утро встает, вот уже вечереет.

Вечного нет ничего на земле, все стареет,

Изменяется все, все течет.

 

Лето прекрасное, вот и оно

Хочет осенью стать и увянуть.

Ветер рвет лепестки. Он сорвет все равно

И тебя, мой листочек багряный.

 

Дай похитить себя, не противься ему.

Значит время пришло. Пусть играет тобой.

Но ты нежно шепни, прикажи ветерку,

Пусть несет тебя прямо домой.

12

Очень много путей

На земле и дорог,

Но один и всегда

У них грустный итог.

 

Будет много друзей,

Будешь страстью томим,

Но последний свой шаг

Завершишь ты один.

 

Но ни знаний, ни сил

Не дано никому,

Чтобы жизненный путь

Прошагать одному.

 

13

Все один только сон вижу я по ночам:

Красным цветом цветет одинокий каштан,

Солнце яркое. Сад полон им.

Старенький дом стоит перед ним.

 

В этом тихом саду среди светлого дня

Мать в колыбели качает меня.

Может быть – было все так давно –

Нет ни дома, ни сада, нет уже ничего.

 

Может, там зеленеет некошеный луг,

Не тревожат его борона, старый плуг.

Где теперь эти дерево, сад, милый дом?

Ничего не осталось, все прошло, точно сон.

 

Из И.В.Гете (1749-1832)

14

Хочешь ты блуждать и дальше?

Зри, добро лежит вокруг.

Счастье здесь. Как можно раньше

Ты лови его, мой друг.

 

15

Слеза любви, она сочится

Из раны, ты причина ей.

На сердце боль. Что в нем творится?..

Тебе уже не быть моей.

 

Ты далеко, но пусть объемлет

Тебя повсюду свет любви.

В душе покой. Мой нерв приемлет

Свой крест, последний жар в крови.

 

Но все же вновь хочу наполнить

Твоим дыханьем жизнь свою

И вечный гимн любви исполнить,

Тоской встревожив грудь твою.

Из Т.Шторма (1817-1888)

 

16

Своей нежной рукою

Ты мне очи закрой.

С предрассветной росою

Обрету я покой.

 

Вот уже замирает

Сердца звук навсегда.

Как ночная звезда,

Моя жизнь угасает.

 

Из Ф. Ницше (1844-1900)

17

Да! Я знаю, откуда я, знаю!

Себя поглощая, как факел сгораю.

Я ненасытен, как жадное пламя.

 

Свет –все, что постигнуто мною.

Мрак – все, что в забвеньи покоя

Оставлено мною. Да, я пламя!

 

 

ВИКТОР ГЕРЦВОЛЬФ

 

 

 

Родился в 1943г. Инженер-механик, занимается техни-ческой эксплуатацией высот-ных сооружений связи, пристрастие к поэзии проявилось в зрелом возрасте.

Очевиден лирический сенсуализм рефлексивного само-осознания Мира.

  

 

 

Памяти И.Бродского

1

Прости за всё… Жизнь поменяла русло.

Она вошла в иные берега…

Я не грущу… Уже мне было грустно,

          Когда из друга сделали врага.

 

Он мать любил и родину… Стихами

Жил и дышал весенний первоцвет…

Но кто-то взял и бросил первый камень, -

Врата враспах, от бед отбою нет!

 

Неправый суд… О как немало было

Продавших честь и совесть за банкет!

Сфальшивила Фемида и застыла.

Изгоем стал весенний первоцвет.

 

Так повелось издревле… И доныне –

В прикиде бездарь, а талант раздет…

Скорби, Россия! - умер на чужбине

Твой славный сын, весенний первоцвет.

 

Мир знал его. Его весомо слово.

Пречистен от него идущий свет!..

Природа начинает жить ab ovo

Лишь снег пробьёт весенний первоцвет.

 

2

Осени своим сияньем, Осень!

Ослепи, взбунтуй и взбудоражь!

Пусть взрывают ярым рёвом лоси

Шелестящий золотой мираж...

Пусть маячит бледной синью дымка

Над тайгой, задумавшей побег,

И, застыв от зависти, Ордынка

У бюро прогнозов первый снег

Выклянчит... Но ты его осилишь,

Переплавишь весь в своём тепле,

Прошумишь дождями по России,

Разнесёшь туманом по земле...

И умчатся в прошлое печали,

Не оставив в памяти следа...

Кочевал я в сказочные дали,

А попал в стальные невода!..

Но попрежнему простора просит,

Ветра сердце просит и звенит!..

Осени своим сияньем, Осень!

Осени!

Расплещи багряные узоры,

Околдуй своей красою Русь!

Подари ты ей такие зори,

Чтобы, смыв зелёных мыслей груз,

Лес пылал оранжевым зачёсом

Словно солнце рыжее в степи...

Осени своим сияньем, Осень!

Взбудоражь,

взбунтуй

и ослепи!

3

 

Прощай, печаль!.. Лёг снег на землю,

Укрыл, чтоб до весны спала...

Как завороженные дремлют

Оснеженные купола.

На Сретенке и на Солянке -

Деревья - стаи лебедей...

Одесский мальчик с Якиманки

Застыл, как старый иудей

Пред свитками священной Торы...

В глазах, в мечтах - светлым-светло!..

Ушёл его примчавший скорый,

Увёз разбитое стекло.

В купе, где вместо занавески

Два одеяла на окне,

Шёл разговор предельно резкий

О людях, судьбах и войне...

Что он запомнил? - мы не знаем...

Когда, что вспомнит? - знает Бог...

Качнулся маятник меж раем

И адом... Но далёк итог...

Душа в полёте и в скольженьи...

В какие занесёт миры?..

По строгим правилам сложенья

Все суммы навсегда равны,

Когда слагаемые члены

Известны нам наперечёт...

Но вот Москва... Вокзала стены...

И снег идёт... И снег идёт...

Все крыши, тротуары - в белом, -

Знак избавленья от беды...

Но кто на них кровавым мелом

Оставил красные следы?..

А рядом, рядом – ряд за рядом -

Чернильно-траурной каймой,

Пропитаны машинным смрадом,

Петлёй на горле мостовой -

Следы сапог и туфель женских,

Следы бессчётных драм вселенских...

  

4

Маме

“Не бросайте родину, ребята!” -

Пел нам в электричке инвалид.

До сих пор басок его хрипатый

Мне бросать родную не велит.

Нет, мой друг, ни за какие пышки

Не расстанусь с ней я, дорогой!

Зимние бронхиты и одышки

Подлечу и возвращусь домой.

Пусть все беды горькой чередою

Обожгут, как огненный болид…

С ней одной я хоть чего-то стою,

Без неё – пропащий индивид!

Не найти ни за какой границей

Без чего прожить мне не дано…

Пусть душа израненною птицей

Бьётся в мозаичное окно,

Пусть бросает в жар её и в холод,

Голод пусть китайскою стеной, -

Захмелеет – отпою рассолом,

Поднесу черпак берестяной.

Пусть твердят, что не было, не будет

Ни гроша за ней, ни барыша…

Майским утром синильга разбудит

На Оби, в приустье Иртыша.

Дым костра слезу из глаз повыжмет,

Отпугнёт на время мошкару…

Ничего нет в жизни выше жизни, -

Пока жив, пожалуй, не помру!

Полон сил, не нищий, не горбатый

Сам теперь пою по поездам:

- Не бросайте родину, ребята!

Без неё не будет счастья вам!

В мире нет ни мира, ни покоя…

Только лишь у твоего холма

Понимаешь, что это такое, -

Родина… Россия… Мама… Ма…

 

5

От тебя тоски не скрою

По родимым небесам...

Осень рыжею лисою

Промышляет по лесам.

 

Проливное время года.

Зябкий питерский туман.

Усмиряет непогода

Листьев огненный канкан.

 

По зеркальным водостокам,

Разметав веснушек рой,

Бесконечность звёздным боком

Прилегла на мостовой.

 

Краше города нет в мире -

Поклянусь на колесе!

Но в родной приобской шири

Кровь и плоть, и мысли все!

 

С ней навек одной судьбою

Буду жить, дружище мой!

Распрощаюсь я с тобою

И скорей в Сибирь...

Домой!

6

Я обожаю отчий дом…

Ему ж нужна любовь земная, -

Песок, суглинок, чернозём,

Навоз и яма выгребная.

 

Усохшей рощицы уход

До основания изранит.

Клир Аве Отче пропоёт

И тут же вслед потоки брани

 

Услышишь, выйдя за предел,

Прикрыв церковные ворота…

О, Боже мой, такой удел

За что нам дан без укорота?

 

Самозабвенно всей душой

Любить, но всё возненавидев,

Уйти туда, куда Старшой

Переселил и рыб, и мидий,

 

И отдышаться, и понять

Себя и мир, вокруг смердящий…

Есть неземная благодать

В печальном сонме уходящих.

 

Там, за кладбищенской стеной,

Мир и покой и тьме, и свету…

И вечность говорит со мной,

И места ненависти нету.

 

8

 

"А день, какой был день тогда?..

Ах да, среда..." В. Высоцкий

Вода на камень кап да кап...

А ты молчишь...

В густой тени еловых лап

Уснул наш стриж.

Рассвет занудно мне шептал:

- Ни дать, ни взять!..

Коль ничего не потерял,

Чего ж искать?..

Туда, где мирятся навек

Добро и зло,

Ушёл поэт, унёс навет...

Иль унесло?..

А существу названья нет

До этих пор...

Бард? Менестрель? Иль шансонье?

Певец? Актёр?

Живёт что сделал, чем дышал...

И будет жить!..

У песен тоже есть душа -

Не задушить!..

Одна в Париже ты сейчас

Белым-бела...

А по нему в который раз -

Колокола...

На перепутье лет и зим

В тиши ночной

От изумленья недвижим

Дышу тобой.

Всё для тебя... Тебе одной...

Без лишних слов...

А если вдруг с косой за мной?..

Ну что ж, готов...

Зароют в землю как всегда

И навсегда...

А день, какой был день тогда?..

Ах да, среда...

 

9

У нас большой растаял снег,

разверзлись небеса и хляби

обрушились на белый свет,

отметив оспинами ряби

все воды – и озёр, и рек…

 

Твои глаза – два странных мира –

проступят звёздами сквозь дождь…

Ну, а пока стихии мощь

Смывает мусор после пира…

 

И мне тоски не превозмочь,

И на душе темно и сыро

 

10

Когда жизнь в прах перемелет

все заветные мечты,

белым саваном застелет

мной сожжённые мосты,

 

когда сердце отстрадает,

упокоясь в тишине,

кто заплачет-зарыдает,

взгрустнёт молча обо мне?

 

Кто хорошим добрым словом

тихо помянёт меня,

непутёвого такого?..

Мама, мамочка моя!

 

Многого не понимая,

Одно твёрдо знаю я, -

здесь, где мать моя родная,

здесь и родина моя!

 

11

Апрель... Капель сочит во снег

с ветвей дерев и с крыш карнизов -

дебют сверхпоздний... На успех

он обречён. И от капризов

партера не зависит он, -

он обречён, он обречён!..

Он обречён на мимолетность,

на таинство и волшебство

и даже года високосность

не сможет отменить его.

Его исток - в прикосновеньи,

в соединеньи двух начал.

И талой каплей вдохновенье

дрожит на кончике луча

и самом острие сосульки -

сорвётся - не остановить!..

Вот эта - в бочку смачно булькнет,

а та - серебряную нить

протянет вдруг в мои ладони...

Ни брызги бы не упустить!

Душа замрёт, душа застонет:

- Вить, стоит жить! Ты слышишь, Вить?..

Апрель... Капель сочит во снег

с ветвей дерев и с крыш карнизов...

И воздух рифмами пронизан,

и вновь впадаю в смертный грех -

в очередной весны набег!

12

“Ты вся – как горла перехват…”

Б. Пастернак

Средь сосен с елей канителью

Тропа в проталинах крива.

По лужам отбивая трелью,

Длиннеет день, течёт капелью

И пахнут прелью дерева.

Под благовест взметнутся птицы,

Из клеток выпущены в высь.

И всё в природе повторится,

Наполнятся водой криницы,

Но смысла не откроет жизнь.

Когда-то в сердцевине самой

Доперестроечных времён

Долбили скалы мы упрямо,

Крушили их зубами, лбами

И прошивали небосклон.

Там, на далёком перегоне,

У рельсов в памяти и шпал

Храпят распластанные кони

И длится перестук вагонный,

Что нас по жизни разметал.

Жить без любви – смердеть без смысла!

Жить без любви – самообман!

Живи и ныне с ней, и присно!

Господь магические числа

Вписал в таинственный туман.

В туман любви неутолимой,

Когда, как горла перехват,

Один-единый взгляд любимой

Отводит полный твой распад.

Когда вчера, сегодня, завтра

У самой жизни на краю

Природа – наш великий автор –

Хранит тебя - любовь мою!

 

13

Осень… С неба струи грусти,

Снег с дождём…

Жизнь прихватит и отпустит, -

Переждём!

Не вернуть ли, - ты сказала, -

Те года,

От вокзала до вокзала

Поезда,

Расставанья, встречи, слёзы,

Слов дурман,

Старый выцветший белёсый

Балаган,

Когда время пролетало

Сном без сна

И о будущем шептала

Нам Шексна?..

 

Нет, родная, не вернёмся мы туда,

В те далёкие счастливые года!

Свет их ясный помогал не раз в пути

Нам друг друга в беспросветной тьме найти.

 

Всё, что было, близко-близко, ангел мой,

Белый-белый, золотистый, золотой!

Загляжусь в твои глаза – весь мир мне в них,

Самых главных, самых-самых голубых!

 

Осень… С неба грусти струи,

Лист с дерев, -

Занялась починкой сбруи

Дама треф.

Осень, осень, струи грусти,

Снег с дождём…

Жизнь, любимая, отпустит!..

Переждём!

 

14

Вот и исполнен мой обет –

Как вздох один написан

Триптих про ветер… Меркнет свет

И в небе – горстка риса.

 

Ещё часок и весь мешок

Всевышний наш рассыпит…

Прости меня, прости, дружок,

За приступ звёздной сыпи!

 

Пусть пропаду, но красоту –

С небес – и в мышеловку!

И ту поймаю на лету

Летучую плутовку!..

 

Всё для тебя, тебе одной,

Души моей отрада, –

Безлунный шорох тьмы ночной

И шелест звездопада!

 

Тебе одной – мой сон хмельной

И нежность, и досада!

Ты - ангел белокрылый мой,

Всевышнего награда!

В тебе одной – мой дом родной

И рай, и муки ада…

В тебе – вся жизнь!.. Лечу домой…

И лучшего не надо!

15

 

Лечу, лечу!.. Несутся вороные

Сквозь мглу и дождь за призраком далёким!..

Мне не догнать тебя... В миры иные

Ты мыслями стремишься одиноко...

И вдруг исчезла в полосе тумана,

Оставив все вопросы без ответа...

А запахи корицы и шафрана

Меня с ума сводили до рассвета.

Не первый август сон мне этот снится, -

Твои ладони - ни нежны, ни грубы...

Огромные разлётные ресницы

И губы, эти каменные губы...

В краю, где пьёт синица из ладони,

Где светел день нейдёт под полог ночи,

Мои в дрезину загнанные кони

Беду большую мне давно пророчат.

- Остановись! - храпят в кровавой пене.

- Остановись! - хрипят под смертный цокот.

- Остановись! Ведь ты не на арене!

- Остановись! Передохни! Обсохни!

- Мы были молоды, теперь стары и в мыле...

- Ты не гони, а загляни в глаза нам!..

- Себя узришь - остолбенеешь!.. Или...

- Что дал Господь рассеешь по вокзалам?..

Но, вороные! Без любви - ни шагу!

В крови отравой - сладкая истома!

Пожалуй, с ней и в домовину лягу...

Стой, милые!.. Уже мы с вами дома...

 

 

 

16

Тепло и лужи вдоль обочин.

Осенний дождь стучит в окно.

Я очень сильно озабочен,

Я очень сильно озабочен

Тем, что не видел Вас давно.

 

Ваш взгляд таит любовь и муку,

Судьбу свою читаю в нём…

Пусть гороскоп сулит разлуку,

Пусть гороскоп сулит разлуку,

Но мы её переживём.

 

В мятежных душ соприкасанье

Сквозь череду потерь и бед

Принёс я Вам своё признанье,

Принёс я Вам своё признанье

И Вы мне не сказали “нет!”…

 

Ни торжества, ни песнопенья,

Обычных слов обычный гул,

Как в сказке, за одно мгновенье,

Как в сказке, за одно мгновенье

Мне снова молодость вернул.

 

Приму, как высшую награду,

Ваш нежный шёпот, Ваше “да!”…

Мне жизни без любви не надо,

Мне жизни без любви не надо,

Звезда, осенняя звезда!

 

СЕРГЕЙ КУТОЛИН

 

ПОСВЯЩАЕТСЯ

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ

ЕЛЕНЫ

ВЛАДИСЛАВОВНЫ

СОЗИНОВОЙ

1961-2001

(журналистке)

Родился в 1940г. Профессор, доктор химических наук, академик РАТ и МАН ЦНЗ.

В монографиях: "Философия реального идеализма", 1996г. и "Мир как труд и рефлексия", 2001 развил учение о рефлексивном литераторстве.

Опыт теории рефлексии и интуиции применил на практике создания художественных форм: поэзия, повесть, драма, роман, эссе, новелла.

 

Известный оппонент творчеству М.Ю.Лермонтова - епископ Игнаний (Брянчанинов), ныне прославленный святой, в "Слове о Смерти" своего третьего тома "Аскетических опытов", СПБ,1905г. писал: "Многолетние труды человека ради тления уничтожает смерть в один час, в одно мгновение".

Но труды человека не только и не столько ради мгновения самой смерти, но и самой жизни до смертного часа…

  

1

Что смерть? Она как пень материальна.

И в том реальна.

Смерть не надежда, не мечта,

А пепел жизни, тень листа.

 

Но не гостиница, приют, ?

В ней нас не ждут,

И в ней никто не хороводит,

Хотя по жизни за нос водят,

 

И в сновидениях встает,

Как будто в ней нас Ангел ждет,

И сеет тут ее молва

Одни слова.

Логична смерть как тьмы причуда,

Но алогичность ? только Чудо.

 

2

Когда спешат любовники за смертью,

Желая обрести могильный сон,

Поскольку жизнь их огревает плетью

И рвет их плоть, как тучи небосклон,

 

Врываясь в отношения святые,

где клекот чудищь, крик ворон,

Мечты, надежды голубые, ?

Все превращает в дикий стон

 

Страданий лебединой песни,

Там поцелуй хрустальный треснет

Как гравированный бокал,

 

Но смерть не явит миру чуда,

Ведь мир уже давно взалкал,

Живя в объятьях спидоблуда.

 

3

Но смерть художников бессмертна,

Она очами сердца плачет в немоте,

В ней слабость духа безответна,

Как ночь в звенящей пустоте.

 

Ведь образы живут без состраданья

И колосятся зернью из огня

Как млечность, тая в перламутровости дня.

Кумир рождает созиданье,

 

А в линиях крестов невидно похорон,

Кистями не хоронят , ? созидают.

Смерть Духа исторгает стон,

А в нем творец тебя собой рождает

Квадратом в черни полотна

В прозрачной вечности без дна.

 

4

Увы, решил он умереть,

Отмаяться, уйти из мирозданья,

Листом осенним не желая петь,

И вырваться из глупости сознанья.

 

Нет смысла быть, себе лукавить,

И кланяться, и блеять, и служить,

Не лучше ль роскоши себе добавить

И в вечности нирваны сладко плыть?

 

Уже готов на все был и согласен

Уйти из жизни. Черной стать землей.

Но вдруг в троичной яркой ипостаси

Стоит не перед вечною зарей,

А открывает пустоту картин,

И в них он сам безжалостно один.

5

День, рассыпая полутени,

Нам жизнь являет как кристалл

Воображаемой сирени,

Соцветий, скованных в металл.

 

Восходит ночь вне таинства Природы,

Как бесконечный, черный Лик,

И в Облик Тьмы на лунном небосводе

Поэту в сердце острием проник.

 

И вот войти тот призрак призывает

В хоромы инобытия,

И вместе с ним свой век поэт листает

У Стикса ? смертного ручья,

Не обретая здесь ни смысла, ни покоя,

Деля свой жребий с чистою тоскою.

6

Он был поэт. Поэтом и остался.

Он гений слов и образов, и рифм,

В нем дух небытия пружиной исторгался,

Описывая мыслей алгорифм.

 

Крутые годы цепи разорвали,

Но без цепей он жить уже не мог,

В нем власти холуя дойстойного создали, ?

Страданья близких вызвали восторг.

 

Он пайки воровал без всяких клептоманий,

По мелочам не лгать уже не мог,

Не мог он внять слезам от состраданий,

И путь греха в нем рвался, бился, тек,

Являя миру годы, месяцы и дни

И сердце гениальное … свиньи.

7

Никто не знает, как себя понять

И совместить с осоловелым мненьем!

Что говорить, о чем мечтать,

И как внимать толпе, ее сужденьям.

 

Забыли Истину, в которой

Учили познавать себя.

И жизни огненной просторы

Загнали в сердце, всех любя.

 

Нам все расскажут, всех научат,

Ведь мненье черни ? столб воротний,?

Оттуда громы, молнии и тучи

Являют жизни холод, жар,

Испепеляя честь. И сотни

Продали душу ? в свалке свар.

 

8

Я видел образ, слово, форму,

Как в них отлилось существо,

И как простилась жизнь и скромно

Исчезло в теле Божество.

 

И холод мрамора, и заостренность линий

Лица являли смерти суть,

И мелкий дождь своею дробью синей

Подчеркивал не грусть, ?

 

Беду, иссеченную в горе

Всей безысходности момента

Тоски, цветущей крепом ленты,

В дороге тесной, гробовой,

Что прозывается Судьбой.

 

9

Жизнь рассыпалась,

И время стало,

Междометья речи истекли.

Память сердца! Разве ты осталась…

Слухи, ? измочаленное жало,

В искры тьмы, как пепел снизошли.

 

Тут беда в нас плавится тоскою,

И встает забвение стеной,

Нет в душе ни мира, ни покоя,

Нет тебя ? и близкой, и родной.

 

Миражами ночи иссякает

Вдруг бессоница. И звук в ней тих,

Шорохом секунд саднит и истязает

Крови пульс как сладкий стих.

 

СКЛАДЧИНА (рассказ)

Холодная серая зимняя ночь застыла на улице в своем млечном сиянии. В неё равнодушно смотрелось желтое пятно лампочки, освещавшей полумрак комнаты и две фигуры, почти сливавшиеся в одну бесформенную массу, отбрасывавшую черную тень на выбеленную стену узкого пенала комнаты.

Сначала тихий, низкий, а затем высокий, очень высокий призыв тоски, переходящий в шорох помела ведьмы, наполнил объём комнаты и вылился за её пределы. Это был скулёж, вой, плачь породистой собаки, лежащей на груди остывающего тела хозяина, пепельного цвета рука которого плетью свешивалась почти до пола и едва не касалась потертой, расшнурованной обуви. А собака выла. Она внимала призраку смерти. А смерть обняла её хозяина и безвременьем вливалась в его тело.

Так умирал человек. Душа уходила. Оставалось неподвижное холодеющее тело. Оставалась тленная форма. Её тень не шевелилась. Зато шевелилась на стене тень волосатой, лохматой породистой собаки. Она выла. И люди узнали, что тот, кто недавно исполнял ответственный пост в этом почтенном учебном заве-дении, кто советовал, разъяснял и руководил, кто избирался и был избран, ртутью прокатывался по учебным аудиториям и лабораториям, кто странствовал с ученого совета на ученый совет, кто был живым воплощением честности и обеспокоенности за дело, которому служил, за которое болел до эмоциональной невоздержанности и который сам заболел, когда исполнил свой долг перед далекими и близкими ему людьми,- этот самый доцент Родин - умер.

Советской власти уже не было. А дома, кроме парализованной сестры - пьяницы, хоронить было некому и не на что. Государство как всегда было над людьми и занималось делами большими и серьёз-ными... Вечная складчина была помошницей людей на Руси с очень давних, давних пор, уже и упомнить нельзя когда..., но уже во всяком случае и после смерти безпробудного пьяницы - учителя Павла Ивановича Чичикова, - уже была складчина.

И фраза: “А сколько вы можете дать....” стелилась бесплотным шорохом по стенам аудиторий и лекционных залов уважаемого института. И люди не то, чтобы жались, а просто недоумевали, почему столь уважаемого человека хоронят в складчину. Он не был академиком или профессором, и хотя он был доцентом и кличка “Авас” клеилась и к нему, но при жизни он излучал такую преданность общественному делу, что ректорская казна вполне могла вынести в прежние времена обремени-тительную нагрузку похорон.

Времена изменились. И революционная бдитель-ность иссякла. Человеческая же внимательно взирала на качество и количество жертвователей и сумм. Давали. Плакали и давали. Ректорат и деканы большими купюрами - 50000,100000 рублей. Остальные поменьше. Умерших пока ещё хоронят.

Похоронили и Родина. Родина страждет. И провожает в вечность своих сыновей без фанфар. И после похорон, почесав в затылках, убеленные опытом начальствую-щие решили, что денег собрали на похороны много, а единственная родственница Родина - пьяница. И зачем ей оставшиееся от похорон деньги давать... Все равно пропьет.

И раздали через секретаря банковские билеты ректорату да деканам обратно, чтобы помянули на девять да сорок дней покойного добрым словом. Высшая Школа. Нет, вы не знаете Высшей Школы....

 

 

 

 

 

 

МЕТРОНОМ

 

 

(Литературно - эссеистический сборник )

 

-интуиция как опыт рефлексии самоосознания-

 

 

 

 

Печатается в соответствии с Уставом Академии (п.2.5),

Утвержденным Советом Экспертов 15 июля 1996г.

 

  

Интернет Представительство см.:

IAS of NCD-главная страница.

http://yandex.ru

________________________________

 

Гарнитура Dante.Формат 60х841/16

3.9 печ.листа, 4.2уч.- изд.листа. Заказ №1032.

Тираж 150экз. Цена договорная.

________________________________________________

 

 

 

 

 

 

Hosted by uCoz