Публикация в бумажном формате -   2006г.

Международная Академия Наук

International Academy of Sciences

ПРЕДИСЛОВИЕ

ПАМЯТЬ РАЗНОТРАВЬЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Опыт литературной саморефлексии в многочисленных приложениях "литературной продукции" автора, рефлексии как гармонизации мысли в искусстве, науке и творчестве связывается с такими тенденциями современной культуры, как усложнение познавательных процессов; углубление самосознания личности; развития форм моделирования интеллектуальных процессов в сущности самой рефлексии. Последние утверждения носят уже научный характер и даже служат в настоящее время основой для разработки серьезных исследований: (АНЦЫФЁРОВА Ольга Юрьевна. "ТВОРЧЕСТВО ГЕНРИ ДЖЕЙМСА: ПРОБЛЕМА ЛИТЕРАТУРНОЙ САМОРЕФЛЕКСИИ",- АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Москва — 2002). Однако исполнение своей жизни по чужому записанному смыслу чуждо саморефлексии, но может служить примером подобных утверждений, и не единичных в том числе, среди известных поэтов самого различного толка. В.Шаламов говорит о "возникновении" стихотворения из первоначального невербализованного звукового образа, что есть "более правильное выражение процесса чуда, которое присутствует во всяком стихотворении" [Шаламов В.Т. Звуковой повтор - поиск смысла (Заметки о стиховой гармонии) // Семиотика и информатика. Вып. 7. М., 1976. С. 128-145.). "Поэта пробуждает в человеке... какое- то внешнее или внутреннее обстоятельство памяти: дерево, лицо, некий "образ", эмоция, слово". Об одной своей поэме П.Валери сообщает, что она началась с определенного ритма без всякой "идеи, которая могла бы эту форму заполнить. Мало-помалу в ней разместились отрывочные слова: они исподволь определили тему" [Валери П. Поэзия и абстрактная мысль // Валери П. Об искусстве. М., 1993. С. 313-338.).

Вот почему "ПАМЯТЬ РАЗНОТРАВЬЯ" это не только и не столько удивленное сомнение как результат переживания прошлых и настоящих образов реальной действительности, т.е. образа памяти саморефлексии, но и жизнь в поэзии как образе, т.е. идее, но в истолковании не П. Валери, а П.Д.Юркевича, так любимого Вл.С.Соловьевым. Вот почему автор предлагает не освобождаться от мучительства ума, а находить радость и утешение в памяти образов пережитой жизни, которая в точке сущности саморефлексии находится вне времени, т.е. совмещает в себе прошлое, настоящее и промысел предсказательного будущего…

1

Душа им дышит в признаках весны

и оживает в светло-рыжих

весенних тенях , где мечтают сны.

Еще зима здесь в подворотнях вьюжит,

сверкает серебром в кустах,

и холодом своим опять обезоружит,

тот мыслей рой, что теплится в мечтах.

Душа моя опять встречает

тот теплый блеск твоих лукавых глаз,

а вечерами синими рыдает,

надеясь на судьбу и предсказанье,

в слезах капели слышит мирозданье

и встречи ждет как много, много раз...

2

Сиянье глаз природы оживает

в полях подсолнухов небесной синевой,

Душа, сжимаясь, уплывает,

и в сердце длится слабость и покой.

И в необъятности и тишине природы,

где рассыпается материя слезой,

звенят секунды, месяцы и годы,

таятся серебристою росой.

И в тайне паутины темноты мелодий

стеклянно - матовых от саксафона

в безбрежной свежести рапсодий,

румяных в ритмах полусонных,

нас одевает свой наряд

и дарит нам природы яд.

3

Багряный скрипки звук

пылал как зарево заката,

живописал картины мук

в полотнах светотени лада.

Виолончели синь мелодий

ласкала сердце, душу слух

эмалью красок на восходе,

и шар из длительностей вспух

и прокатился из глиссандо

в фортепианных переборах

и тишиной застыл на шторах,

молчанием стоял на сводах

в концертном зале высоты,

4

Гитара пела бархатным сияньем,

задумчиво пытала все мечты, -

как часто перед расставаньем

все мысли ярки и чисты.

Кларнет раскладывал все звуки

в ковер альпийских холодов,

Душа рыдал не от скуки,

а понимала речи снов.

И только голоса струна

страстями свежими полна,

в свободе так не суетится,

а счастьем полнится, и мнится

твой новый жизни поворот, -

в тебе он будущим живёт.

5

В ситцевом рассвете облаков

память дни души моей качает

и капель прозрачною слезой

фиолетовым искрится и рыдает.

Сколько было промеж нас богов,

скольким кланялись, надежду источая,

Всё прошло. И в свежести ручьёв

жизнь спешит за новыми ручьями.

Только в говорениях весны

оживает радость ощущенья, -

Новые видения и сны

нам подарит чувство обновленья,

без него все страсти без ума

6

Застыл пожар на зелени небес,

оранжевым вдруг вспыхнул лес,

то тут, то там в проплешинах земля

как грязь стареющего корабля.

А льдистый холода узор

на насте снежным серебром

расписывает кренделя.

Зиму в природе хрупко для.

И меж зимой, весной душа

спешит за временем, шурша,

и задает свободе ритм

как музыкальный алгоритм,

что пульсом крови говорит

7

Лечу, лечу в сознании себя,

внизу поля, луга, хлеба

живут и дышат, но не спят,

а ветры алым теребят

верхушки сосен и берез

во влажном беге дождевальных слез,

палитрой красок на расчерченной земле

живёт и млеет Дух в своём седле.

А я всё силюсь в том полете внять

как страсти мне мои унять,

как совместить и Запад, и Восток, -

в душе их неслиянный Рок

удваивает темноту,

8

Когда сверкает ртутью снег

и в черной шапке облаков

на горных пиках тень веков

и слёзы не пролитых рек

являют ждущее начало

из катаклизмов ожиданий,

хотя оно не прозвучало,

хотя не явлен грозный рык

на алтаре смертей как дани,

а лишь угрозою проник,

мятётся шелестом листвы

в аулах, под горой селеньях, -

Там люди в радости и пенье,

ну а скотина без движенья, -

9

Купалось солнце в рыжих лужах,

нахохлившись сидели воробьи,

и провожали тени стужу,

засвиристели вдруг ручьи,

и хмарь небесная поплыла

туда, где птичьи голоса

весна терзала и кружила,

и разукрасила леса.

И тут же теплая тоска

в душе как изморозь стояла, -

минуют длинные века,

не уничтожив злобы жала,

часы её пойдут иначе, -

10

Ещё и грозы не гремят,

а барабаны грома слышу,

зигзаги молний не блестят,

а сполохи озоном дышат.

Как звуки флейты синева.

В душе тьма матовым сияет.

И в гласных движутся слова.

И звуком скрипки сон рыдает.

И переборы голосов

встают в мехах аккордеона.

Жизнь. Жизнь тянет свой улов,

как та священная корова,

чей облик так неприкасаем, -

11

В душистом мареве травы

сверкала зелень изумрудов,

и сволочь в дебрях половы

мосты творила и запруды.

В скрипичных звуках сотие,

взывал кузнечик на природе,

и сильный голос деташе

живописал к плохой погоде.

На небе тучи суетились,

Индийский океан затих,

рыдали, пели, веселились

в траве, затеявшие стих,

и пульс гармонии свободы

12

Шаланды к берегу прижаты,

застыла бель хибарок рыбаков,

и эти вымершие хаты

как ожерелие оков

для тех, кто тянет жизни тень,

жонглируя на море в качку,

живёт. И все, кому не лень,

тоску свою умело прячут,

хватаясь за семью и дом,

но тех, кто ждет в работе будней,

и жизнь для них была паскудней

в морском объятии пустом,

когда бы пристань не манила

13

В волнах синим суетилась

бесконечная тоска,

Солнце белым раскалилось,

черным, высветив века.

Рассекая цвет мелодий,

желтым стал надежды свет,

в теплом голосе рапсодий

освежится ли поэт.

Кто поймет, что жизнь природы

дарит нам победы час?

И в объятьях непогоды

наблюдал я много раз,

что она творит мгновенья

14

Шуршит песок в долине Асуана

и перламутром светится вода.

Еще прохладно и настолько рано,

что сердце млеет на вершине сна.

Сквозь дымку берега еще почти не видно,

а в красках утро начинает рдеть,

но почему, душа моя, тебе обидно

и хочется домой отсюда улететь?

И сердце, и душа, - клубок противоречий.

Так почему вас мир сегодня не берет?

Здесь древняя земля хранит все Нила речи,

и мудрость древних на здоровье пьёт.

Мы тешимся видением событий

15

Шелестит шлея дождя

по аллее из платанов,

рдеет море дымку рдя

в поднебесье сарафанов

облаков, летящих в море,

как души моих мечтаний.

Сколько было расставаний,

сколько слабости и горя

жизнь спешила передать,

тайны сердца всуе взять,

подарив минуты счастья,

где холодные напасти

нам без ведомых причин

16

Разблистали сини молний,

грома музыку призвав.

То ли тьма в заливе стонет,

То ли гром, как зверь, устав

по лесам и буеракам,

тешит голос силой мрака,

поднимая в нас тоску,

словно буря по песку.

Слышу ветер суетится,

ранней ранью мне не спится,

только вижу чередой

в дырах мой уже покой

встал над морем как зарница

17

Ещё в сиреневом березы-свечи

и неприкрыта их нагота,

а солнце жёлтое не лечит,

но разрушает глянец льда.

И в саксафоновом кипенье

сосулек млеет череда,

весна живёт и в птичьем пенье

на нотах старятся года.

На них безумные столетья,

свой цикл по Солнцу отмеряя,

всё человечество у клети

злых обстоятельств ожидают.

И если счастьем полон миг,

18

Пылали палевым все окна

на ртути стен седых домов,

и люди собирались в кокон

для хляби жизни серых снов.

А крыши зеленью горели,

садился на аллеи мрак,

высоким голосом запели

коты, желая новых драк.

Как у природы обновленья

в нас ловит личная Судьба,

так диалектика явленья

в скрижалях собственного лба

занесена в хитросплетеньях:

19

По реке ходила рябь

золотистого ветрила

и накрапывала хлябь

серебристого дождила.

Словно группы воробьёв

стынут в лодках рыбаки,

вереницами ручьёв

гуси в небе высоки.

Из палатки вижу берег,

рдеет рань в слепых кустах,

Дух встает из колыбели,

а в тумане светлый прах

красит время прошлых бдений

20

В полутьме по сталактитам

нежно капала вода,

в влажном шорохе умытом

разноцветная руда

в свете красок волшебства

оживала как листва.

Здесь спал город минералов,

рудознатцев - мастеров,

только время здесь устало,

только время здесь не шло.

Здесь секунда колебалась

словно маятник причин,

время шло, оно сжималась,

21

Полей расчесанных квадраты

сияют радугой небес,

и осень источает радость.

Фантазией суровый лес

плывёт внизу как тайна чуда,

блины озёр вдруг ниоткуда

хватают солнечный простор

и начинают разговор

из песен серебристой зыби,

что блеском чешуёю рыбы

кольчугу витязей напоминает

и в нас историю листает,

походов дивные победы

22

Синий шорох океана, -

и вода, и небеса

расплескались в звуках странных,

словно светлая гроза.

В необычности мерцаний,

раззолоченных сказаний

широта воды безбрежной

оживает сказкой нежной.

Только грозное молчанье

прорывается порой,

страхом полнится дерзанье,

океанскою волной

пасть природа открывая,

23

Мутно-синий самогон

в грязных с проседью стаканах,

в голове в обрывках сон

в разговорах глупо - пьяных.

Дышит ветер как разбойник

в темном сказочном лесу, -

не поймёшь, куда он клонит,

ржет ли, пьёт ли сам слезу.

На подворье куры мокнут,

дом пока еще не спит,

под навесом девки в хохот

обсуждают, кто сопит,

в страсти к милой прижимаясь,

24

Хлябь. Река. Туман. Дождит.

Спит вода в объятьях лени,

кто нас глупых сторожит

от тоски, где нет движений.

Во Вселенной мы одни

коротаем годы, дни,

на Земле нас мир неймёт,

глупость в гости нас зовёт.

В роще стихли соловьи,

будто сами не свои

дятлы вовсе не стучат,

наши души здесь молчат,

и в разрывах облаков,

25

Как звезда у Океана

Дурбан светит сам собой

и в его сиянье странном

перламутром озарен

океан полупрозрачный

темноты как в паре фрачной.

Яхты, лодки белизною

спят в серебряном тумане,

первозданной красотою

мир алеет в ранней рани.

Только в шорохе из звени

город дышит постоянно,

в нём душа моя, но в плене

26

Люблю Ашдод за теплый свет ночей,

многоголосие и языков, и нравов,

за звень волны морских речей,

за жар, за свет, за солнце яркой лавы.

Люблю Ашдод за светлый путь дорог,

за распростертые здесь спальные кварталы

и за прохладу чистых синагог,

за виллы, - здесь таких не мало.

Здесь порт, маяк, библиотеки,

здесь вечно выпивают и жуют,

а под землей трудом здесь оживают реки,

что созидают мир твой и уют.

Для Маркиша весь мир Иерусалим,

27

Здесь заповедник глупости людской,

здесь жизнь природы одичала

и в монстрах пенилась, мычала

и паутинной клеилась листвой.

Старухи, старики здесь брошенные людом

по селам, городам, как тени копошились,

являлись исключением и чудом,

в земле мертвящей молча рылись.

Но вдруг местами буйствовала зелень

и пожирала творчество людей,

являла реки, поедала мели,

поселки. В широте полей

кустов рождала заросли и глушь

28

Лилось лимонное светило

по теплой заводи небес

и фиолетовом знобило

в широтах этих звонких мест.

Река и церковь, и село,

где нет ни рыбы, ни людей,

ушедшей жизни помело

застыло в хмурости полей.

Когда природа наказала, -

исчезло царство здесь людей,

их дело в символах стояло

и больше не было идей.

Природа светом полоскалась,

29

Светлым золотом усеяны дороги,

на кустах расплавленная медь.

Здесь Судьба моя свои тревоги

вяжет в узел, чтобы улететь.

Дышат холодом рассеянные ночи,

месяц ятаганом над Землей завис,

стая воробьев резвится и хлопочет,

продлевая шорох или тихий свист.

Звуки звучатся в Судьбе моей печали,

сердце шёпотом с безумьем говорит, -

нас не охмуряйте сладкими речами,

в нас тоска и длится, и шуршит,

высекая одиночество на свете,

30

В красной росписи фарфоровый туман

затянул все пади и низины,

вечер этот нам судьбою дан

или просто у природы именины

повторения событий, дат, -

безразличия унылый результат.

Сеет время тики - перетаки

из эпох перезабытых звёзд,

и уже никто не поминает драки:

кто за кем, когда и где пророс.

Но Судьба и время обновили

все желанья, жгучие мечты,

а сердца страдавшие остыли,

31

Сколь отвратительны все лица

правителей моей страны:

скопцы, невежды и убийцы,

которым все права даны.

Играя в поддавки и страсти,

втирая в жизнь насилие и смерть,

они в своей безумной власти

в ад превращают нашу твердь.

А мы делам их, умиляясь,

готовы их благословлять

и в милосердии, пытаясь,

судьбу их зла, но оправдать,

поскольку прошлое дреколье

32

Апофеоз войны, -

всё черепа да кости,

Апофеоз войны, -

прощения не просит.

Апофеоз войны, -

здесь распустились вербы,

в очах моей страны -

поля. Но здесь не сеют хлеба.

В околках и лесах, -

апофеоз страны, -

не похоронен прах,

взывающей войны.

И в памяти страны,

зовущей нас к отмщенью,

глаза опять полны,

33

Поля и небо, и озера

собой замкнули жизни круг,

и загорелись светом вдруг

в зеленой тьме в дали, у бора.

Кроила жизнь свои мгновенья

как птичий лепет говоренья,

природой душу озаряя

и счастье нового вселяя

в тот музыкальный алгоритм,

что пульса составляет ритм,

а в нем и зло, и доброта,

и милосердия уста

в нас растворяют жизнь как день,

34

Тучи в хаосе дрожали

в свете радуги небес,

где - то кони тихо ржали,

а Земля теряла вес.

Жили в золоте озера,

вербы в зелени зашлись

в бесконечном разговоре,

где слова и Дух сошлись.

Если вес Земля теряет, -

Дух его приобретает.

В равновесии материй

Дух свою надежду мерит,

разбираясь лишь в одном, -

35

Голубизной Земля сияла

на черном бархате Вселенной

и человечество обняло

своею дрожью белопенной,

что скрыло горы и поля,

и впадины земной купели,

и птичьи клекоты и трели,

и взлет, и крики журавля.

Земля лишь точка мирозданья, -

Джордано Бруно полагал,

себе подобные созданья

в иных мирах он прозревал.

Земля за то его сожгла

36

Вода алела сине - красным,

голубизной прибрежных гор.

Как красота чиста и ясна, -

здесь миг и вечного простор.

В листве осенней бахромы

сказанья темные полны

прекрасной росписью своей,

где мчится свет её лучей.

И в оперении прекрасном

природа тлеет красотой, -

её усилия напрасны,

пока не вспыхнет в нас мечтой

в душе тот свет и озаренье, -

37

В них радовалась туша. Как торпеда

они скользили по морской волне

и в ласковых лучах оранжевого света

их жизнь жила как в полусне.

Они резвились словно дети,

природы прославляя лик,

а человек ловил их в сети,

не слыша их гортанный крик,

и превращал тела в муку, -

доверь природу дураку!

Как тайна жизни необъятна,

как и близка, и далека,

и среди мыслящих превратна, -

38

Всюду гейзеры, гейзеры, гейзеры, -

всюду сила природы Земли,

горы, скалы себя разрезали,

чтобы силы её взошли.

Дождевальные тучи здесь кружатся

и пружинит тут струй вода,

вода, воздух и камень дружатся

средь вершин ледников льда.

Голубень теней неба восходит

из загадочных здешних мест,

в этой каменной, буйной породе,

как здесь вырос синеющий лес? -

Видно здесь и для Ада, и Рая

39

И тишина, и свет, и время

искрятся в капели весны,

пространства звучного беремя

в себя включает наши сны

и воплощение свободы,

и неосознанный порыв

понять все прожитые годы,

и осознать души надрыв,

и просветление рассветом,

и пониманье звездной тьмы

жарой расплавленной. И летом

жить, но в объятиях зимы.

В противоречиях вся сладость

40

Шуршат секунды шелестя

как бесноватые мгновенья,

и век прошедший год спустя, -

река из судеб как движенья

природы человеческих историй,

где слезы, ненависть как море,

а счастье, радость, как ручьи

по сути неизвестно чьи.

И вот уже водоворот, -

и судьбоносный поворот

людей, народов, целых наций,

чей счет историей оплачен. -

Везде материя течет

41

Розовая осень отцветала,

рдели листья в черноте дорог,

Ты, судьба моя, опять устала,

глядя жизни между серых строк.

Холодосверкающая тяга

оковала окна как броня,

совесть замороженная стягом

дышит за спиною у меня.

Саранчевая фонетика повсюду

и пивной анатом словно бум

давят жизнь как каменная груда

в поэтическом экстазе новых дум

оркестровой лавы композиций,

42

Над белой крышей Эвереста

весь холод блудится, звенит,

и синий звон, срываясь с места,

в кабине ужасом стоит.

Остроласковый ветер в низине

гладит лица обычных людей,

здесь же холода острые спицы

тело жалят насквозь до костей.

Наш полет как чужое безумье,

только мы в нем летим и летим,

время спишет благие раздумья, -

мы с фантазией говорим.

Видишь, воздух уже светло - русый,

43

Ах, этот милый мальчуган

со взглядом взрослого злодея,

он водки допивал стакан.

От красоты природы млея.

глядел в оливковую ночь,

где блики бабочкой метались

и в цвет каштановый сливались,

и мысли улетали прочь.

Бессмысленно звучащее начало

к нему из глубины сознания взывало

и растекалось в нём величием равнин,

цветение тюльпанов бледно - красных,

и в этой красоте он жил один

44

Звенела ночь из синих переливов,

река вся ртутью отливала,

и жизнь как целое вставала

в глухих объятиях надрывов

из твердых пульса перестуков.

В природе расцветали звуки

как молний яркие цветы

и озаряли те мечты,

что спали в памяти моей

еще от молодости дней,

одолевавших суету

от бесконечных жизни свар,

где все поступки как товар,

что продавал я налету.

45

Запах в тенях светом млеет,

сосны розовым горят,

как подкова месяц рдеет,

ветры с морем говорят.

Рябь свинцовая на море,

хрящевидный берег спит,

лишь душа моя на воле

хороводит и болит.

Как ты, море, рассыпаясь,

сеешь грусть и боль терзаний,

я всегда с тобой, прощаясь,

не желаю расставаний,

я всегда желаю встречи, -

46

О, жизнь, я выброшен на берег твой,

хотя истерзан, но живой,

я помню в юности моей

как полнотой твоих очей

был зачарованным бойцом

с открытым в простоте лицом.

Личина сброшена была,

Ты Лик в мою судьбу внесла,

но в тёмной тьме для подлецов

мы были горсткой простецов.

Мы в озарении восстали

и одиночество прозрев,

мы в жизни свой нашли напев,

47

Голубоглазое вино

лилось рекой, рекой забвенья,

в бокале зримо было дно

как ритм стихосложенья.

Переогромлена судьба

вечернего моленья

в морщинной паутине лба

явления терпенья.

Кто, большевея, молодеет,

а кто нахаловкой живет,

перед начальством мелко сеет

и в наслажденье жизнь жуёт

в мироволении журча ,

48

Прыжок в уме,

как молния в природе

всё озаряется во тьме

цветами в непогоде.

Страна со мною говорит,

но голосов не слышу,

в словах клевещущих смердит, -

козлобородый дышит!

В салатной зелени и кольцах помидоров,

когда рыгают голода слюной,

лик мудрецов свой открывает норов

и превращает в ад трепещущий покой

лиловых строк на сердце у поэта,

49

Виноградное мясо сверкает,

источая проливень из слёз,

наше сердце, иногда ,страдает, -

в нём счастья сам апофеоз.

От смущенья слов рождается тревога.

Освежая тополиный пух,

вьётся слякотью дождливая дорога.

Мир на дураках оттачивает слух,

по стаканам глупость разливает.

Крови образцы. кукуя в вечных снах,

брови удивленные сгибают,

чтобы кукарекать на балах,

где поют веселые синицы,

50

Выморочный день и тих, и свеж,

воздух вязок, хоть ножами режь.

Как люблю и свет, и непогоду, -

уж такая здесь у нас природа.

Хорошо быть раком на свободе

в мантии кремнисто - роговой

бить клешнями. И по новой моде

думать о дороге столбовой, -

путь, которой нам теперь прописан,

словно средство для волос всем лысым,

словно все хотят рвануть в Москву,

словно там жуют от радости халву,

забывая тяготы судьбы

51

Какая плотная живая тишина

на берегах святого Иордана,

она мне памятью дана

на перекрестке жизненного каравана,

где блики благодатного огня

я лицезрел в людском столпотворенье,

там трубы иерихонские звенят

и время длится как мгновенье,

тысячелетия сжимая в миг

в молочно - грифельном рисунке,

здесь тайна просветленных мук

осознает предвечный лик

в клокочущей сердечной сумке

52

В небесном прахе звёзды осияли,

в душе резвился фортепианный рокот,

и музыки раскрытые скрижали

объединяли весь духовный опыт,

чтобы возвысить чистоту

и мир увидеть в первозданной форме

блаженной от бессмысленности норме,

где мир кричит в седую пустоту

и где все звезды как цветы

окоченевшей в раз мечты,

кующей золото побед

на бахроме январской ночи,

чей свет как изумленье сочен

53

Левша сознания, - сегодня мой удел,

а в юности владеть им не умел,

и мне природа грубого холста

явила чудные места,

где твердь сияла звездами очей

проникновеннее речей.

Все мысли светлы и полны

как море позвоночником волны,

столетья клеют позвонки

у человечества реки,

что ставит судьбы на поток

из мрачных свар и диких склок,

и кто накажет наш порок,

54

В горизонте синь стояла,

зелень гнала облаков,

бесконечное начало

рвало твердь цепей оков.

В синем море бушевала

зелень взбешенной волны

и по берегу теряла

хриплый голос Сатаны.

А унылые мотивы

мне платаны в душу шепчут,

слышу речи злых порывов,

что судьбу мою калечат,

прозревая проведенье

55

Алое марево маков

в шелковой зелени трав,

теплое зарево знаков, -

знаков, в которых никто не прав.

Кто - то, когда-то и где-то,

блаженный, касаясь руки,

в жарком исчадии лета

жил как тюльпан тоски.

Тихо как в сказке струились

светлые с гор ручьи,

души в них наши напились,

жизни, исторгнув лучи,

и загорелись свечи…

56

В ореоле голубого неба

проживала серая тоска,

"сбережение народа" хлебом,

Духом света…, - это на века….

Все проблемы как слепое море, -

мир железный нищенски дрожит,

волнами общественное горе

дышит тяжко, в грязи колесит.

Мнится музыка и пение собратий,

что братаются в народной широте

и вишневый рот у партократий,

что народ целует в нищете,

похохатывая в преступленьях

57

Дыма смотрит издалека

немигаючи в глаза,

добрый кот мой, как высоко

в тебя мудрость снизошла.

То янтарный, то зеленый,

бирюзовый, иногда,

взгляд в лучистых искрах льда

милосердием сверкает

и как радость отдыхает

светом в трепете души, -

миг назад там билась злоба,

ярость темная до гроба,

58

Жизнь у нас дремучий город,

а унынье, - медь луны,

бойня, - следствие раздора,

время, - воск разгневанной страны.

Дни шуршат как дебри ночи,

сеть политик, - улей пчел, -

мед как солнце каждый хочет

превратить в елей - почет.

Можно стричься по святого, -

больше б святости в Душе,

Лидер смотрится убого, -

в нем былое лишь клише

штампов прожитых открытий

59

Некрещеный позвоночник

стал в России исчезать,

только вот ухабов - кочек

стало меньше? Не видать.

Изгибаться позвоночник

стал по - прежнему, как встарь,

рать чиновная хлопочет,

как поджарить вас, пескарь.

Реки светлые, озера,

синь прибрежная волны,

даль российского простора

счастьем вы опять полны

иль безвременье вас гложет, -

60

Вся наша жизнь как выморочный день,

уставший от страстей и всхлипов,

как тот обуглившийся пень,

что бородою мрамора из лика

взирает с площади твоей

из испарившихся людей

в порывах атомных пожаров

в небесной зерни, как Стожары,

застывших в безымянных криках

от взрыва атомного рыка.

Он защищал нам честь страны,

но честью ли её полны

воспоминания о Мире

61

Пахнет Обью в глухомани,

стылой проседью небес,

по утру на алой рани

хорошеет зимний лес.

Снег лежит, сверкают звезды,

светит в золоте луна,

а на лапах сосен в гроздьях

в перламутре бахрома.

У души одно занятье, -

светозарью проживать

бытие и время платьем

в новом свете примерять,

внешний мир одушевляя,

62

Зримо светит темнота,

лазури глина глинится лазурью,

над книжною землей

смыкаются уста,

и холод цепенеет в Верхотурье.

Как трудно мучиться и музыкой, и словом,

когда они, сливаясь вдруг во сне,

гуляют в поле ветром голым

и месяцем колодезным в воде

дрожат, а не рождают мысли. -

Но образы на звездном коромысле

несутся вне орбит курбетом

вневременной полыни света,

где с прошлым - будущим не расстаемся,

63

Эстляндия, Курляндия, Лифляндия, -

есть неотъемлемая собственность России,

Она Петром нам данная гарантия,

коль в наших душах истины простые.

У преступлений есть начало и конец,

преступников терновый ждет венец,

и за раздел как целого России,

им воздадут в грядущем молодые.

Нас прибалты учат ненавидеть

и ценить их зрелостью ума,

Пересвет, Ослябя к этим людям выйдут,

и придёт к ним скоро нищая сума, -

вот тогда будить и хороводить

64

Бессмыленно - блаженные слова

нам произносят, произносят, произносят,

и все дела, - поленницы дрова

столица и страна беременными носят.

Испепеляющая жуть

шарахается бешеной кобылой,

народу бы свободнее вздохнуть, -

как сказки быстры, но не тут - то было, -

десятилетием все рвутся быть в седле,

но скачут чертом и на помеле.

Глядим на Запад, на Восток,

а сами фиговый листок,

что только в воздухе витает, -

65

Я помню эту целину, -

задора спичи, вдохновенье

и миг болезненных сомнений, -

устал, устал, - не дотяну…

Я помню гром рукоплесканий:

"Победа, космос, человек!"

и стоны слезных расставаний,

погибших заживо навек.

Тогда мы время не делили

и в нем как целое мы жили,

и кто кому обязан был

по векселям нам не платил,

но было право на сомненье,

66

Они пришли ко мне во сне,

во сне, - веселые, живые,

в закатном теплом синем дне,

здоровые и молодые.

В них все счастливилось, цвело,

в них жизнь лилась и сочно пела,

их сердце звезды света жгло,

любило страстью оголтело.

Да, молодые инженеры…, -

их кости, мясо, - все сгорело

за исключением той веры,

что космодром их жизни дело,

а ядовитый декалин

67

Век умирал, а мы не знали, -

нас воспаленье тяжб людских

в их сонном ритме приковали, -

житейский мы жевали жмых.

Скрипучий маховик Европы

давил на Родину мою,

Век вековал и ставил пробы,

меняя жизни чешую.

Кончая век в пивном угаре,

ревела счастьем вся попса,

век провожали и в ударе

с нас кожей лезли словеса,

освобождая века плоть

68

Смешалось завтра и вчера,

и золотые вечера

пошли на памяти гулять,

ни дать, ни взять.

В непоправимости ночей

на звездной паперти свечей

горела желтая луна, -

вся болью головы полна.

И я лунатиком ходил

по хрупким раковинам стен,

и тяжек был души мой плен, -

кончался хмель прилунных сил

и в чайных розах синева

69

Чернильно - фиолетовая ночь

стояла вязким желтым летом,

и воздух клеился как скоч

в фонарных перьях бликов света.

А в светлом золоте витрин

как в рамах писаных картин

гляделось море синевы,

ей сети улиц все полны,

и где - то очень далеко

палитра радуг высоко

как нарисованная тень

на звездной черноте небес

чертила жемчуговый лес

70

Шершавый дождь мыл голые витрины

и человеческие спины,

и в лужах зонтиком стоял,

и пузыри изображал.

В прозрачном небе тьма стояла,

и облаков коловращало

кружило месиво пучин

без всяких видимых причин,

овеществляя суету

и поглощая пустоту.

Уныло плакалась природа,

и кашеварево погоды

тоску на сердце наводило

71

Кого хвалить, кого лелеять,

кому осанну возносить,

в низкопоклонстве тихо блеять

и перед кем нам, серым, жить?

Штаны носите от Диора,

от Валентино лишь пиджак.

Парфюм? Парфюм парижской своры,

часы дороже бушевских. Вот так.

В экстазе руки потирая

и фанатично озирая

доклад, докладчика и нас,

а про себя подумав: "Кто продаст?"

Всё о стране и о народе

72

Как хорохорится шпана,

она теперь кому должна?!

Из стран заморских поучает

и о России всё скучает.

А наши местные орлы

перед народом как посолы, -

от стран заморских выступают

и за народ всегда страдают.

Ну, разве эта не чума

для маломальского ума, -

всегда готовы, но чуть - чуть

не могут к новому шагнуть, -

и бюрократии шпана

73

Опавшими листьями движемся мы

по серым и пыльным дорогам

и в желтых лучах наступающей тьмы

к немому подходим порогу.

Там грифельных визгов не куксится зга,

движение стало покоем,

убогих врагов отцвела мелюзга

и вечности всякий достоин.

И вот в сердцевине простого холста,

где дебри рисованы мелом

нам время седое смыкает уста

и в прах рассыпается тело,

и атомов клочья летят в пустоту,

74

Застилает свет мне синий мрак

лягушиной кожей глупости безделья,

мы в стране, где целое - бардак,

а дела в невидимой капели.

СМИ из раструбов мышиных рупоров

синей глади голубых экранов

нам священных подают коров,

образцовые рисуя страны.

А на люд страны обутой тени

всё нищает в лапчатой Москве

и окраинам только обещают

тыквой быть на умной голове,

завихеривая в незаконной прыти,

предлагая обществу

75

Меня давно уже не тянут на аркане,

хотя стреноженным по жизни я плетусь,

не Сатана гуляет в нас в обмане,

я сам с собою в ужасе сцеплюсь,

когда в себе я чувствую злодея,

что по-людски жить просто не умеет.

Ты видишь, как я слаб и немощен, и хил

и в жизненной борьбе я выбился из сил,

встречай меня у вечности ворот,

ведь в единенье с ними счастье и оплот.

Какая прыть по жизни нам дана,

хотя и поедает нас безумец-сатана,

но трепет жизни в нас еще силен,

76

Зелень брызнула из солнечного неба,

воздух пожирается горой,

синь полей желает много хлеба,

свет играет с прожитой тоской.

Птичья звень в долине голосится,

времени событий здесь не спится,

хриплой осенью окрашена природа

в светлой густоте тугого небосвода.

У природы твердые законы,

люди тешат ими глупости свои, -

в результате хрипы, спичи, стоны…-

А в политике ошибки чьи? -

Утирают сопли и мухлюют,

77

Болтовня народу непонятна, -

лучше говорить ему как есть,

сам народ толкует всё превратно

и за то ему терпеть, терпеть, терпеть.

Плюньте говорить о "нашенском" народе,

на него давно вам наплевать,

вы десятки лет рычите на свободе,

лучше б чаще вам на нарах загорать.

Старики давно вам искренне не верят,

молодежи все " по колпаку", -

ваши братья все лесные звери,

то понятно каждому жуку. -

Расслабляйтесь, - ваша ведь свобода

78

Ветеранов войны и прочих

приравнять к зэкам очень хочет

наш министр всего медоздравия,

наш Зурабов. Ох, и ракалия!

Инвалиды и ветераны как очень хочется тем,

кто над вами курочится,

пожелать свить веревку рыдания

в жизни их иносказания.

Подождите немного, "кудрявые",

к вам придут бедолаги оравами,

и тогда вы, черные, рыжие

с своими кланами бесстыжими

обретете простой мордобой, -

79

Зеленой ненавистью злеют

они. И Дух непокорных сердец

в их тканях злобой сатанеет,

но счастья недоступен им венец.

И эти упыри, и доморощенные Вии

жизнь, прожирая в собственной стихии,

за милосердием следят

и посвященных жизнь едят.

Но всё их гнусное злодейство

есть оскопленное бездейство,

а непокорный Дух сердец

взывает к новым поколеньям

в своем естественном стремленье

80

Сверкало светом синим, синим

всё время прошлое моё,

и свиристель цикадных линий

мне память плавило и жгло.

Кружили прошлые мотивы

усталой жизненной тоски

и гроздьями свисали сливы

гонений прожитой реки,

где куковали охломоны, -

участники живого гона.

Как в жизни чувство велико,

но равновесие легко

души и зрелости встает, -

81

В безликой славе эпигоны

опять стригут себе погоны,

всегда в них тешатся болван, -

взамен ума в награду дан

он этим горе - шалопаям,

их глупость собирает в стаи,

они готовы тут твердить,

что счастье им вам услужить.

И горе повара - злодеи

законы чешут под себя,

всем окружающим трубя,

что "мудрость" эта их затея,

а глупостью живет народ,

82

Льдится, льдится зеркало ночей

и без свечей

себя душа по жизни не находит,

ну а с ума, вестимо, сводит

желанным умыслом речей

и богохульных прибауток,

что чешет знать в порядке шуток.

И все стоят на голове,

желая угодить молве, -

о деле думать нет охоты

и в жалкой слякоти дорог

наш новоявленный пророк

законы строит - род пехоты,

стремясь Россию защитить,

83

Создали миф как миф

измученных событий,

на совесть ставили свой гриф

от коллектива партоткрытий.

Отцов, дядьев и сыновей

мололи в ступе

и, прожевав кусок жирней,

рекли нам глупость.

Теперь иные времена, -

царя в святые,

расстрел седого января, -

слова пустые.

Так бьется тьма и свет души,

круша кумиров,

все средства верно хороши,

84

Дождем по улицам гвоздило,

и солнце в теплых лужах жило,

по крышам ливень молотил,

а полдень набирался сил,

и жар плескался и кипел,

и в пекле весь осоловел.

Луна свой желтый ятаган

вписала в чистоту небес

и новоявленных чудес, -

природа любит новизну,

где места нет любому сну, -

там Дух живет голубоглазый,

строча раскосые приказы.

85

Свинцово светилась вода

из тусклых блесток звени льда

и в душу холодом врывалась,

тоской на сердце просыпалась,

кипела холодом ума,

но озарялась только тьма.

Лишь в синем трепете души

багряно - алые восходы

из фиолетовой погоды…-

нас этим память не лишает

и не отнимет цепь картин

из влажной тишины тумана,

где время неподвижно - странно

86

Мысли - стрелы бьются, бьются

и фантазии в них вьются, -

вместе все и свет, и тень,

и усталость, а не лень.

В кружевах осенней хмари

птицы словно на базаре

говорят о том, о сём, -

только мы их не поймем.

В вещих помыслах природа

озаряет жизни путь

в звездных нитях небосвода,

размывая смысла Fatum,

в точке, схватывая суть

87

Когда "пасусь" я в Интернете,

то с удивленьем замечаю,

что время сжато на планете

и сам его я расширяю.

В нём чудеса и откровенья

я о своей семье встречаю:

и век прекрасного мгновенья,

и жалкий век я тоже чаю.

Кропится кровью созиданье

на горле всех земных вещей,

хрящ человеческих страданий

мы гложем, словно кость из щей,

смертельный чувствуя ушиб

88

В звени хвои непогода

перламутровых лесов

в алых красках небосвода,

как в озерах синих снов, -

шелестит волна прибоя

обомлевшего покоя,

что всегда в нас спит в тоске

как рисунок на песке

убегающей волны, -

в ней мечтания даны.

Только изморозь сознанья

словно писана на ткани

в звени хвои крутизной,

89

Кто только не плевал на русскую науку, -

от лютой ненависти, скуки.

Ну, а ученых? -

кто их в дерьме не полоскал,

а, приручая, не ласкал…

Теперь же в ней опять лафа, -

готовы докторов печи,

как пироги в простой печи, -

красней стиха, о, мать - строфа, -

платить сто долларов тому,

кто высекает свет - не тьму, -

здесь власть готова яму рыть

и докторантов хоронить.

Так кукарекайте ослы, -

90

Молочно - апельсиновый рассвет

ласкал реки седую гладь,

упругий воздух силил стать,

и оживала полова,

раскрашивая юности слова.

Текла река, текла река

сквозь жизни наши и века,

вокруг бессмертные цветы

в нас озаряли все мечты,

что в бархате всемирной пустоты

дрожали вдохновения сияньем

и жалостью, и расставаньем

в лазури вечной красоты,

там в триединстве многих сфер

91

Как трудоголиков щуняют

и с наркоманами равняют, -

" и труд давно уже не тот,

трудом лишь занят идиот".

Деньгами, отдыхом прокиснув, -

тут наслаждаться лишь готовы,

и жвачкой СМИ священные коровы

живут, жуют в округе присных.

Свобода всякому дана

и до краев ею полна

вся наша жизнь веленьем Бога,

и каждый до его порога

сам волен, - в грязи ли лежать

92

Люблю мою милицию, -

она нас бережет,

но кое - где милиция

на "лапу" с нас берет.

Ох, эта уж милиция

"разбитых фонарей"

в задачах - "экзерцициях"

нет равных им людей.

Чудным чудно волнуется

в милиции вся рать:

"с милиции взыскуется?" -

на всё им наплевать.

Итак, живет милиция,

93

Песок крупинками скрипел,

и время сыпалось сыпуче,

и одинокий голос пел,

а время сыпалось всё круче….

Но время, прогибаясь, стало

на бесконечной высоте

и времени совсем не стало

как света в пробежавшем дне.

И время стало без движенья,

без бесконечности души,

без изваяния явленья, -

оно лишь точкою дрожит, -

и музыка как пульс в крови,

94

Голос мой и резок, и фальшив, -

я не ем от клюквы вашей, слив.

Голос мой всегда вас раздражает,

потому что вам не подражает.

В моем голосе досада и тоска, -

я на вас смотрю опять же свысока?!

В моем голосе надсадный рык,

словно я в величии велик.

Успокойтесь. Ниже я и гаже,

и к тому, как вы, не напомажен,

голова моя забита льдом,

а у вас божественным огнём,

и в общественных ристалищах вы круче,

95

Зайчик солнечный играет

близоруко на асфальте,

он Судьбу мою листает

и звучит тоской на альте.

В пятнах солнца карусели

синим, розовым запели,

закружилась детвора, -

им на пенсию пора,

а они ареопагом

крутят властью, хороводят,

хоть кричи или молчи, -

лизоблюды лишь в чести,

подхалимство есть их благо,

96

Вокруг зола, одна зола

перегоревшей тьмы мечтаний,

испепеленная со зла

на лунном свете расставаний.

Как голубой квадрат мир тих,

блистая прядями прижитой седины,

свежей в синкопах медный стих,

чем глупость оболваненной страны.

Турят турусы наши дураки

и крестят некрещеный лоб в экстазе,

их враки ценят только знатоки,

чтоб мудростью назвать.

И при удобной фразе

и в жмурки с публикой играя.

97

Небо в звездной шири плыло

необъятностью галактик,

Мирозданье жизнью жило

вне сознанья наших практик.

Предсказанья наши утлы

в темной жизни созиданья,

Мир закручивает круто

простоту своих созданий.

Тихо трудится мгновенье

в вероятности купели,

где случайности прозрели,

превращает в акт творенья

и озвучивая случай,

98

В светлом лике поднебесной

светит желтая луна

и людей лишает сна

в ритме пульса звучной песни, -

с кровью та во сне несется

и сознанием поется,

и озвучивает путь

устремлений и желаний,

тяжкой жизни предсказаний,

и гаданий темных суть, -

там встает необходимость, -

воли яркая решимость, -

там решается борьба,

99

Трещат дрова. И пламя нежится и злеет.

В каминной яме свирепеет

огонь. А за чугунною решеткой

все тени длинны, ярки, четки.

В картинах спят воображенья

всех мыслей странного движенья

и наблюдают за огнем,

бездумно растворяясь в нем.

Секунд помол стоит над всем

в скачкообразном ритме тем,

виолончели плавный звук

100

Мальчик рыжий, мальчик милый,

цвет медовых теплых глаз

отражает мира диво,

источая радость в нас.

Он спешит, не умолкая

жить и чувствовать весь мир,

в говорильне извергая

вокруг нас словесный пир.

Жизнь! Открой свои объятья,

дай ему весь мир понять,

в сарафанных, светлых платьях

боль всю радостью унять,

познавая смысл себя

Окончание цикла (16.03.05 - 16.08.05)

Произведения автора смотри на сайтах:

Печатается в соответствии с Уставом Академии (п.2.5),