Кутолин Сергей: другие произведения.

Мальчик по имени Коба

Журнал "Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кутолин Сергей (kutol@narod.ru)
  • Обновлено: 13/02/2003. 194k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шалопай Коба и усатњй Сталин, что общего?

  •  

    ОТ АВТОРА

     

    ЛЕНИН...руководитель высшего типа,

    горный орел....

    И.Сталин, 1924.

    СТАЛИН.Сталь! Стальной, боевой клинок!

    А не игрушечная пружина с пляшущим наверху

    политическим паяцом!

    Д.Бедный. Сталин. ГИЗ,1929.

     

    Иосиф Джугашвили. Сосо. Коба. Сталин. Явная цепь духовных превращений. И чем дальше от Сосо и чем ближе к Сталину, тем более знакомо это лицо. Но до первого ареста и ссылки в Сибирь о нем почти ничего неизвестно. Или каждое известное событие перекрывается своим полным отрицанием.

    Детство никогда не проходит бесследно. Если оно вообще про-ходит....,а не превращается в осеннем возрасте событий в строгий плен пятен ржавой позолоты духа. И поток надоевших и поза-бытых лиц от тяжкого дыхания противной повседневной работы и будничной крикливости суеты с пустынных отмелей слезливой тоски нет, нет да и возвращает нас в детство.

    Детьми бывают все. Стариками не всем удается стать. Можно ли себе представить тихого, грустного и безгневного Иосифа Вис-сарионовича Сталина? Можно ли себе представить Кобу как героя лунной сказки? Можно ли увидеть улыбку Вия, который требует, чтобы ему подняли веки?

    Говорят, что “люди спешат к Храму!”. Но многие ли носят “Храм в сердце своем?” Сеятель, сеявший семя, - это Иисус Хрис-тос. Семя есть Слово Божие, сообщаемое или устно посредством проповеди, или посредством чтения книг Святого писания. Нам же так часто на протяжении жизни говорили все "правильно", что шелест крыл и крики белых птиц уже давно жгут нам ступни нашей неправедной жизни.

    Когда Сталин позабыл, что он вышел из Кобы, тогда стало ясно, что он был и остался Кобой навсегда. И эта метаморфоза примечательна своей ангельской непогрешимостью, в которой и огненные гвозди, и лазоревая твердь небес, и темнота духа, желающего распять на кресте ближнего - все по своей сущности сливается в единое- разбой разбойника.

     

    Но раскаявшийся разбойник первым вошел в рай.

    Кобе - Сталину не в чем раскаиваться. У него нет грехов. Его безгрешие так же велико как и у того государственного деятеля, который ,отмечая свой 60-летний юбилей от чистого сердца заявил, что на протяжении всей своей жизни не совершал оши-бок. Но по свидетельству СМИ украл около 6-миллиардов дол-ларов у государства.И готов нами управлять дальше.

    Сталин созидал государство методами террора. Наши скром-ные творцы демократии в порыве безысходной радости готовы обуглить свои руки, таская каштаны из огня для новых нуво-ришей.

    Для Кобы богатство - зло. И Коба жил в Сталине, не меняя своего облика. И Сталин любил Кобу, пронзенный тоской жизни. Сталин умер. Но разбойник Коба не мог умереть. Он рассыпался и многочисленные осколки мелких и крупных стяжателей даже не могут и не хотят понять своей обреченности. Осколками Кобы кипит людской поток. В сердцах людей рдеют угли жара. Их тревожит запах жареных каштанов. Но они не могут купить даже их запаха.

    Скорбный гений вражды вяжет братским узлом тех, кто был просто смирен и беден. И Коба уже похохатывает в них. И нез-днешняя мера поднимает упавших в пути, желая дать им силы хлестать хозяина наотмашь. Исчезают кроткие глаза. Внутри себя гибнет добродетель. И путник Вселенной - Коба ткань духа свое-го простирает над разодранным миром.

    Необходимость Разума, Свободы и Любви, увязшая в веществе мозга, взывает к Человеку. Но попрежнему отовсюду слышны лишь трескучие, скучные песни да далекий лай гончих псов, прислуживающих своему Хозяину в поисках очередной наме-ченной жертвы. Шум, производимый пилою жизни, постоянно заставляет оглядываться обывателя. Глаза его горят. Но ничего не видят от страха.По белой дороге, где совершают акробатические взлягиши наши политики, двигаются не только они. О чем непременно забывается. Но и тот самый обыватель, который в иной раскладке именуется “простым народом”, хотел бы ведать как часто на авансцене будет отныне появляться то Коба, то очередной Олигарх. Поскольку женщины еще не перстали рожать и тех и других?

    Приводимый ниже результат метода рефлексии в повести поз-воляет почувствовать дух недавнего прошлого и задать вопрос: ”Не находимся ли мы в самом начале детства?”

     

     

    МЕТОД РЕФЛЕКСИИ

    В ПОВЕСТИ

     

     

     

    СОДЕРЖАНИЕ

    От автора.......................................................I-II

    Глава1 .....................................................1

    Глава2......................................................11

    Глава3......................................................21

    Глава4......................................................31

    Глава5......................................................41

    Глава6......................................................51

    Глава7......................................................61

    Глава8......................................................71

     

    На бумажном носителе опубликована:

    Сергей Кутолин.Мальчик по имени Коба( К 120-летию И.В.Сталина).Новосибирск:МАН ЦНЗ ХЛ,1999. - см. библиограф. сайт публикаций в России с 1552г.:

    http://www.biblus.ru

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

    МАЛЬЧИК ПО ИМЕНИ КОБА

     

    ПОВЕСТЬ-РЕФЛЕКСИЯ

     

    ГЛАВА ПЕРВАЯ

     

     

    Но про ваше лицо,...-обратился он, вдруг,

    к генеральше,-про ваше лицо уж мне не только кажется,

    а я просто уверен,что вы совершенный ребенок во всем,

    во всем,во всем хорошем и во всем дурном,несмотря на то,

    что вы в таких летах.”

    Ф.М.Достоевский.Идиот.

     

    Он уже лежал на диване.И строго смотрел им в лица.Непод-вижным взглядом.И им было страшно.Его же сознание было сум-рачно.И спутано.Для него они не были тени времени.Но время для него уже меняло свой оборот.Оно начиналось на западе синим.На востоке заканчивалось оранжевым заревом.В котором проглядывалось отсутствующее небытие.

    Насквозь гнилой Берия сопел,хрипло отхрюкиваясь.Иногда он подбегал к нему,целовал руку.Губы были потными,а рука жар-кая.Становилось совсем пртивно и мерзко.

    Временами по его телу пробегали судороги. И в такие момен-ты,казалось,что он начинает,наконец,приходить в себя. У-у-у...Он еще не знал,он еще не ведал,что этот преданный пес, Лаврентий, сразу после его похорон, будет крыть его матом, хохотать и орать: ”Корифей науки!Ха-ха-ха...”.Но будущее уже открывалось ему шафранным сумраком своего прошлого.И живая нива плоти, шурша и волнуясь, переставала повиноваться его воле.

    И он вспомнил свое высказывание во время войны:”Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора.Но ветер истории безжалостно развеет ее!”

    Смежив веки,так легче было их всех видеть,он смотрел на “Троицу”. Время же иссякало и пространство морщилось, перес-тавая быть.

    ”Троица”-Берия,Хрущев и Маленков глазами подвывали ему в своей преданности.

    Маленков-”телефонщик”-узнать, пробить, суметь... Ничего не понимает в “Экономических проблемах”-работе, которую он не успел окончить, рисуя на ее страницах бегущих волков с рылами интеллигентов: ” Крестьяне поступают мудро, убивая бешеных волков!” Что толку от хорошего аппаратчика, когда над ним нет настощего хозяина.

    А этот, Хрущев! ”Батько, Сталин! Батько, Сталин!!” Тоже мне воспитатель! Родного сына во время войны предателем воспитал. Пришлось подписать приказ о расстреле.Иначе нельзя.Своего не пожалел.Но Яков,говорят,в плену себя достойно вел.А этот... Не-известно,как себя по жизни будет вести его следующий мало-леток.Хрущев-он всегда был правый.И в партию вступил в 18 го-ду, когда уже многое стало ясно.Он правый,но он этого еще не знает.Такие люди враги делу Ленина, но они этого еще не знают. Их от возмездия спасает только одно,опираться пока не на кого. Все правые, Ленину досаждавшие: Бухарин,Зиновьев, Каменев, Тухачевский, Якир и жандармский прихвостень Варейкис и другие тоже...-все получили по заслугам. Жданова уже нет. Ворошилов-преданная собака,но слишком занят семьей.А для революционера семья-смерть.Даже Маркс самого Энгельса выс-меял,когда тот закручинился по поводу смерти своей бабы, велел поменять на сестру.И все хорошо продолжалось. Мертвые, раз-верзая очи неба, уходят от людей. А люди должны жить без сожа-ления гибели близких.Если эти люди революционеры они живут до лучшего дня искупления в коммунизме.

    Умирать нельзя.Рано.Наследников делу Ленина мало.Все шу-шушкаются по углам,какой я суровый.А Ленин....почитать только его записки “железному Феликсу!” У-у-у-ух! Ильич покрепече меня был. Держал свою старуху в узде. Пикнуть не смела. Ставил ее только на те должности, где ума великого не требовалось.

    Какая это дружба-”Троица”. Шакал у шакала хвост кусает. К горлу подбирается. Хрущев - прасол. Мелкий тип. Малокультур-ный прасол, который скот продает. У него и новое, и старое в голове так замешано, что в сером веществе мозга одни колобки катаются. Если вылезет, то будет не случаен.Для нашего народа-по Сеньке и шапка.Брюки в пузырях и башмаки нечистые. Жена допускает такое. Моя Истомина всегда за чистотой смотрит.

    Ильич во стеклянном гробу лежит. А частицами рассеялся в мире. Его учение как прибой столетий будет всегда указывать лю-дям путь яркой звездой.Пока империалисты вокруг нас,а мы единственная и неповторимая страна социализма,сатана капитала будет соблазнять многих сверкающими трубами рая,но призрачен этот рай для народа,имя которому -русские люди.Русские всегда сказками были живы.А ленинизм-это сказка.Она сказывает как людям недорогую жизнь строить.А строить-лес,нудобья коче-вать.А неудобья веками неудобьями были.А теперь их не будет? Цепляются корнями за старое.А как не цепляться? Старое, оно и есть старое.Новое с болью и кровью приживается.Живой,-бе-зымянный океан смертей должен омыть,освежить землю соци-ализма.

    Так было всегда у русских.Князь Владимир,”Красное Сол-нышко”.И братьев поубивал.И гарем содержал.И кровушку от всей природы русской проливал.Но создал государство.Веру поимел. Святым стал. Про Ивана Грозного и говорить нечего. Грозным стал. Бояр в кулаке да на плахе держал. От души кровь людскую пил. Но устояло русское государство. И разбазаривали его затем....Кому только не лень была. А Петр I ?

    И бороды, и кафтаны, и кости крестьянские в одну кучу собрал, государство на крови замесил. Крепко стояло. И пил, и гулял, и девок насиловал. И сына родного смерти предал. Но новое государство создал на зависть и злобу всему западу.100 лет женщины мужиками затем в России управляли. И кровь свою уб-людочную в малолетнем сыне царя Николая-Кровавого в кисель превратили. Потому и власть потеряли.

    А революция, потому и революцией в России называется, что кровь свою красную пролила для лучшей жизни людей. И все, что англичане с французами, американцами да японцами промеж собой поделить хотели, то отлили им кровушки русской в полную меру да и ихней немало прихватили. И в организме государства с тех пор эту новую кровь обновлять стали, заменяя кровь двурушников,отщепенцев,предателей на новую пролетарс-кую кровь.

    Ведь нас Запад еще при Ленине готов был завалить дешевым товаром.Оппортунист Мдивани тогда при Ленине допускал ввоз в Батуми иностранных товаров.Ленин его на Политбюро и спро-сил:”На что вы ориентируетесь?” Мдивани ответил:”На дешевый товар!”Это марксисит?Ленин был против всякого ослабления монополии внешней торговли.Он был за безусловное закрытие “такой внешней торговли”.А Мдивани,старый большевик.Гнилой такой был.Сколько гнилых таких,старых большевиков тяжкими усилиями устранять приходилось.Шляпников, Дыбенко...Все про-тив Ленина в рукопашную шли.В гражданскую войну вагон, где Коллонтай с Дыбенко гуляли,называли “Колонтаевка”. Всех мужей:и Шляпникова,и Дыбенко,и прочий мусор потом расстреляли.Одна осталась. Не вредная была.

    Это Микоян с нами спелся.Жулик,жулик...Теперь стоит здесь нос от уныния на подбородок повесил.Думает.Куда ветер новой политики дует.Решает,кому теперь отдаваться?Всех продаст...

    Все работы Ленина-подкоп под империализм.И старые,и но-вые большевики только и делали,что пристраивались под бур-жуазную идеологию.Мы это всяко выявляли.И через Органы то-же.Как они изворачивались во время суда!Но ведь все показали против себя. Признались во всем.Читай только их показания. А кто велел им признаваться на судах,где и наши заклятые враги, империалисты,присутствовали?Зачем они тогда это делали? Говорят, их пытали....А Димитрова не пытали в застенках фа-шистов!

    А он не сознался. А Бухарчика пытали? Не пытали. А он соз-нался. Правые,одним словом правые. А все это с давних пор тянется. ”Легально” хотели сотрудничать с буржуазией, монар-хией.В Думе желали окапываться.В буржуазный быт врастать хотелось.А партия сказала всем:”Идем в подполье!” Мы и сейчас в подполье находимся.Это значит-не теряем революционной бди-тельности.Потому что враги рядом.Революция продолжается.Ее охранять следует.Вот Малиновский.Лучший оратор,член ЦК,жи-вой такой человек,оборотистый,рабочий-металлист,когда с гоно-ром, года молчаливый.Красивый,на Тито похож.А разоблачен как сволочь,как провокатор.Все ведь они Россию не сильной,а крес-тьянской и раздробленной хотели видеть.Чтобы о нее ноги вытирали.Этого не понимал наш Серго.Спелся с Зиновьевым. Может быть у хорошего члена ЦК плохой брат?А у Серго был брат-железнодорожник.Выступал против Советской власти. Материал достоверный был. А Серго нашел легкий способ. Зас-трелился. Поставил меня в трудное положение. Этим шагом он показал, что все-таки был неустойчив.

    Ленин критиковал главных теоретиков-меньшевиков.А они были сплошь евреи. Крестинский за это обозвал его антисеми-том.Барин такой был, барин. Активный барин. На русского по-ходил. Злостный такой. Не знали мы куда его девать, пока не арестовали...Фракционность была очень развита.Но фракцион-ность не опиралась на ту часть Бунда,которая после объединения с Бундом вошла в состав партии. Бунд не играл особой роли. Значение играли связи бундистов с большевиками еврейской национальности. Евреи наиболее подвижный народ. Вот Ленин и объединил нас в Политбюро: сам-русский, я-грузин и три еврея: Троцкий,Зиновьев и Каменев. Троцкий постоянно против Ленина выступал. С 21года с ним уже невозможно стало работать. А здесь Ленин заболел.А Бухарчик свой клич кинул: ”Обо-гащайтесь!” Просто болтун. Страна еще не окрепла. Социализма мало.А он:”Обогащайтесь!”Так и страну развалить запросто мож-но было на отдельные улусы да княжества.Выдержку Ленина на-до иметь.Колоссальный характер.Упорство.При создании Союза Советских Социалистических республик я всегда держался ле-нинской линии.А Ленин сказал: ”Давайте еще и союзные рес-публики создадим!”

    НЭП-это,конечно,идея из народа.На нее Ленина один мужи-чок натолкнул. 1921 год. Начало нэпа. Голод.Хлеб уже, было, решили закупать за границей.А Ленин и говорит:”Надо,чтобы церковники помогли!Если будут сопротивляться,то подорвут свой авторитет.Народ голодает.Они за свои богатства держутся.И с религиозными настроениями выиграем.” Семья-то Ленина не под-держивала этой политики. Крупская в политике не разбиралась. Всегда плелась то за Зиновьевым, то за Бухариным. Тоже самое и Мария Ильинична. А Дмитрий Ильич-недалекий был. ”Питух” хо-роший. Крупская на XIV-съезде плохо себя показала. Плохая коммунистка. Ни черта не понимала, что делала. Конечно, в ленинизме никто лучше не разбирался,чем я.

    У Маркса-Энгельс только остался. Остальных Маркс бил нап-раво и налево. У Ленина остался один я. Все это враки, что я его травил и издевался.От большинства людей при Ленине состояв-ших пользы-никакой.Вред один. Вот Давид Рязанов. Был дирек-тором института Маркса-Энгельса-Ленина.Все говорил:”Хочу по-жить и посмотреть,как это социализм будет осуществлен в одном квартале,в одном городе,одном уезде...” Издевлася. Считался большим знатоком.А пользы от него...

    А нам к войне нужно готовиться.Запад,имериализм напирает..

    Говорят,Ленин коллективизацию не с такими бы большими жертвами провел.А как ее иначе првести?Проводили жестоко. Проводили абсолютно правильно.Отпадали здесь от нас те,кем слово владеет,а не они словом. Словами брюхатые многие были,но не делами.Это все интеллегенция.Мирровозрение вносит интеллигенция.Но победить может только рабочий класс.Это главный завет Ильича. Я всегда обращал читателя к Ленину. А почему? Потому,что он точен. Воодушевлял. Вот почему после Ленина я стал самым сильным политиком. Как в истории бывает с великими именами? Оставляют как икону. В этом и есть рево-люционная сущность...

    Технику я не изучал.А имел к ней огромное чутье.Но слабые места и выход из положения видел.Это называется чутье к новому.А замешав новое на работоспособности, можно для рево-люции и государства делать чудеса.Чем больше на меня будут нападать,тем больше я буду возвышаться.Идет борьба.Она не ослабеет никогда.Я все держу в своей памяти.И плохое ,и хоро-шее.Всякие масоны в интеллигентных кругах под разными вы-весками существуют давно.Они за капитализм.Злостные люди. Мне часто говорили,что Веча Молотов - масон. У него обра-зование как у меня. Почти приходское. А с таким образованием в масоны не принимают. Проверял его многократно. И Полину от него отсаживал,и присаживал снова к нему. Все выдержал... Значит коммунист.Мы иногда с ним церковные песни певали.А так...Безбожник.Он и есть безбожник. Воинствующий. Значит коммунист. Много сложностей прожито. Но мы стоим на твердой почве. Основное мы выдержали. Победа наша крепкая. Я после войны Веча проверял, после войны. Сказал:”Пусть Вечеслав те-перь поработает.Он помоложе.” Не согласился. Даже в шутку . Обиделся.

    Я в России жил.В Сибири.Был в хуторах. Везде очень глубоко понимал и очень русский народ любил. Никто не придумал соци-алистической революции.А русские первые придумали. Рус-ские,когда их раскачают евреи или напавший враг,тогда они стягиваются...Русский человек-то, у него подъем большой.То он на печь.И всем доволен.Попробуй раскачай!Поболтать,покаля-кать.Это они мастера. Вот почему, когда Литвинова снимали, а Вечеслава ставили в МИДе было абсолютное большинство латы-шей,и евреев. Конечно, они не виноваты, что такие способные.Я не антисемит. А Полина Молотова?Министр сельского хозяйства. Член ЦК. С послом Израиля Голдой Меир решила автономную республику евреев в Крыму устроить! Как не посадить? Есть же разработка. В еврейском народе работоспособность, спаянность, политическая активность, безусловно, вышесредней. Великорус-ский шовинизм - это главная опасность. Русские должны иметь прочный союз среди других наций. Мы боремся за великие, всемирные цели. Без всемирной революции не победить. А она запаздывает. Русский коммунист не должет стоять в стороне от всемирной революции. Иначе это окажется в руках жуликов.

    Нам удалось сохранить на почве союза огромную территорию.

    Недаром Ленин поставил меня во главе национального минис-терства. Инородцы бывают порой более русскими, чем сами русские.Во время войны нам поступали сведения о массовых предательствах.Батальоны кавказцев били нам в спину.Речь шла о жизни и смерти.Вот отсюда и массовые переселения наро-дов.Калмыки и крымские татары немцам помогали! Ведь острая борьба шла.Казахи,например,их верхушка, дрались за Ташкент. Хотели,чтобы он был их столицей. Для Ленина я был-”чудный грузин!” Если вчитаться в мою конституцию,то я там немного заложил против диктатуры пролетариата. Указал,что власть станет “властью всех трудящихся!” Разве это не новость для ленинизма.Отсюда и “под знаменем Ленина-Сталина!”

    Контрреволюционные группировки,оголтелые враги партии и народа социализма будут постоянно готовить свой гнусный заговор,поскольку всегда готовы плясать под дудку империа-лизма.Советское государство всегда по необходимости должно быть готово к карательным операциям.За злоупотребления вла-стью рабочих,крестьян и Ягода,и Ежов были приговорены народ-ным судом к высшей мере.И во время войны тоже это помогло. Жуков ставил передо мной вопрос о перенесении штаба Запад-ного фронта за восточную окраину Москвы.Я им ответил: ”Возьмите лопаты и копайте себе могилы.Штаб останется там,где есть.Я останусь в Москве.До свидания.” Всё говорят: ”Сталин все вершит,все крушит.” Не я вершу и крушу.Вот Хрущев на Украине 54тысяячи человек на тот свет отправил. Глава тройки. Подписывал документы. ”Батька Сталин, батька Сталин-вокруг одни враги!”-слова Хрущева.Никто его за язык не тянул.Он сам убедился,что вокруг враги.Не мог же верный партии человек ради своекорыстных интересов столько людей ни за что в могилу отправить.А если он это сделал нарочно,то он и есть пере-рожденец нашей партии...

    Я не могу поспеть везде. Разве про Кузнецова и Воскресен-ского, ”ленинградское дело”, я затеял.Кто материалы подавал? Что один Берия тут только замешан?В этом деле был намек на “русский национализм”.А этот фашизм русского толка мог ока-заться страшной зарей подражания.Я зря никого не расстреливал. Самое непримиримое-смерть....

    И Петляков,и Стечкин,и Мясищев,и Туполев-все сидели.Но посидев,поумнели.И работать стали как надо.И свои коллективы заставили работать.А это только на пользу государству рабочих и крестьян.Это Москленко,”генерал Паника”,от паники до конца не избавился.Паникеру первый кнут.И во времена Ивана Гроз-ного,и Петра Великого-так было.Вся история повторяется...И хотя бытие определяется сознанием.Но сознание от бытия от-стает.Поэтому сознание обретается суровым битием.Вот поэ-тому-то Ильич и боялся силы денег.Высокое жалование разв-ращает людей.Им хочется все больше и больше.Занял сколько-нибудь высокий пост.Хотя и не выше старшего пастуха.А уже власть за деньги хочется показывать. Так возникают бюрократы. А за бюро-кратами пробирается во власть всякая сволочь. А за сволочью стоят слуги капитала-мещане. Которые больше всех кричат о благе народа.И думают,что это не политика.При социализме - все общество политизировано.Это в странах империализма только и думают как больше денег заработать.Да красивее жизнь устроить.

    Если при социализме хотят жить хорошо,то нужно эту жизнь самим по уму строить.А ум в дисциплине.А дисциплина возможна только,если не мешают правые.А правые сами не знают,что они правые,что они уже завтра предателями станут. Вот здесь учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и помогает таких правых уклонистов выявить.Такое учение правильно. Потому что оно верно.А верно оно потому,что революция про-должается.Пока существует капиталистическое окружение.И если когда либо органы безопасности забудут об этом или скурвятся с правыми, считающими свое “дело правым”,то мы потеряем государство.То государство,которое мы чуть не прос...ли во время войны с Гитлером.И то государство,которое создали на пепелище войны.

    Если потребуется,то нужно будет убрать и Вячеслава,и Берия,и Хрущева и все прочие винтики и колесики машины го-сударства,которое, вдруг, начинает обюрокрачиваться. Возносить молитвы золотому тельцу?Превращать свой дом в мещанское гнездо, куда нет доступа всеведущему оку бдительности как его не называй: ВЧК, ОГПУ, КГБ...?

    Почему яблоко чичервиет из середины?Да потому что в нем самом изъян уже имеется.Так и страна.В стране социализма всег-да были,есть и будут враги сами собой порождаться.Сами себя из гнезда вылуплять.А вылупившись,искать повсюду себе подобных. Заражать своим тлетворным влиянием живую,растущую мякоть единого целого. Отчего это единое целое распадается.Садовник должен ухаживать постоянно за яблоней.А революционер должен постоянно следить за здоровьем своего родного государства.И пусть враги народа постоянно говорят о кровавом колесе револю-ции.Напоминают нам об этом.Это не должно страшить револю-ционера. Как не страшат садовника грязные от навоза и удоб-рений руки. Труженику всегда приходится иметь дело с грязью.

    Но руки всегда можно отмыть.А если урожай погибнет.Если государство зачичервеет,то восстановить его будет еще труднее, чем вырастить новый урожай.Мы никогда не лезли и не лезем в огород империализма,чтобы вырастить свой урожай.Хотя и говорим о мировой революции.Это они,империалисты,лезут к нам со своими провокационными советами.Питают надеждами наших собственных червей.И чем чище будет наша страна,тем надежнее закрыты границы для всякой посторонней заразы.

    Чего хотят капиталисты? Они хотят гниения нашего орга-низма. Гитлер искал жизненного пространства для своей нации. Империализм хитрее.Он ищет путей превращения нашей страны в придаток своих сырьевых ресурсов. А это снова гниение под влиянием капитала.Гниение порождает червей.И потому наши собственные черви будут жиреть за счет капитала.Вот почему именно нашим червям как питальная среда нужен империа-листический капитал.Пожирать же они будут тело собственного государства.Превращая его в отработанную труху бесплодия, заразы,инфекций,эпидемий,нищеты.Где нет места свободному человеку в свободной стране.

    Все черви говорят о демократии! Потому что обладают громадным аппетитом.Больше и больше хотят кушать.А куль-турных растений становится все меньше и меньше. Старая заскорузлая болезнь кулака,собственника начнет вылазить из своих углов и порождать общество.Общество,которое в исто-рическом плане любило сказки про Ивана-дурака, да щуку, да печи, на которой можно презабавно есть пироги, крестясь во все углы, ожидая божественного благословения. И манны небесной. И отступление ворогов при виде иконы.

    Это и есть демократия? Для кого такая демократия? Конечно же для червей,пожирающих здоровую мякоть государства.А зару-бежному садовнику капитала только этого и надо.Он тут как тут. Ему своих свалок мало. Ему нашу страну в свалку превратить хочется. И чтобы этого не было, трудился я долго и тяжело.Не пок-ладая рук трудился.Не имея для себя ничего лишнего. Личную жизнь свою загубив. Государство окормлял. Строжился. Тяжесть громадную на плечах нес. Выполняя заветы Ильича. А те,кто говорит,что истязал народ, извергом рода человеческого был... Врут. Создавал, охранял и расширял государство. Имя которому социализм. И проливали мы столько крови для того, чтобы люди лучше жили. Люди поймут это, когда им станет нестерпимо жутко от демократии и свободы империализма.Когда они воочию убедятся,что никому они не нужны.Ни своим правителям. Ни тем более ощерившему на них пасть импе-риализму. Возопиет народ. Но не поздно бы было. А враги вот они. Они уже готовенькие стоят передо мной. И весят мир весами суеты. Алкание и злоба не меряют еще их лиц. Ибо они знают,что я еще пока жив. Но огнем бесстыдства уже горят их сердца. И кишки этих чудовищных червей уже перемалывают живые доходы государства в мышцах колец бюрократизма и вседозволенности. Им надоел порядок. Они уже хотят демократии. Для себя. Для себя. А я, замкнутый в гроб, буду куклой лежать в обозрение потомков. И коли предадут меня земле, то отверзши рты эти буржуазные черви меня хулить начнут как владыку восточного царства.А был ли я царем?И много ли дохода от этого получил?Я давно понял.Люди должны видеть даль.Они увидели даль.И радовались ей.И дух их был полон.Эти же черви опустят людей на землю.И возопят люди.И станет ничтожным их дух.И будут бояться они социализма,и коммунизма.Который этот дух им дал.И увидят они свою никчемность в новом мире,где молодые не будут уважать старых. Где капитал станет мерилом ума,чести и славы. Где захотят отдаться врагу за чечевичную похлебку пустого супа и сладость содомского греха. Где молодежь, поправ старость,и насмехаясь над героями революции, будет, улюлюкая, освистывать нищету.В надежде обрести капитал независимости, обкрадывая государство. Дыхание мое слабеет. Сияние тьмы приближается. Смерть так же естественна как жизнь.А что там будет? Посмотрим. Прозревать будущее как прошедшее -значит видеть смерть также близко, как прошлое, например, детство.Детство, юность, молодость вы входите в меня снова.....Стихи...Стихи? Да! Стихи!

     

    ГЛАВА ВТОРАЯ

     

    “-Пей,проклятый,

    неразбавленную участь,

    не хотим небесной правды,

    легче нам земная ложь.”

    Иосиф Джугашвили.1896г.

     

    Когда хотят наврать,-говорят красиво.Красиво говорят бо-гатые. Как князь Амилахвари. У них и обвувь красивая. И одежда. И конь горячий.И усы пышные.И серебряные газыри сверкают как луна ночью в колодце.И деньжищ у богатых много.Аж подумать страшно!Если тратить в день по три гривенника.Сколько всего можно накупить.И чесноку,и зелени,и хлеба....И каждый день сытым можно быть.И от Безо откупаться можно.Каждый день ставить ему не рог красного вина,после которого Безо мутит.И он кидает в Сосо деревянной колодкой.Да черт с ним! Пусть бы кидал.Да ведь попадает с пьяну. Вот в чем штука! Можно и полшкалика поставить. С него Безо тыкается как соседская черная свинья рылом прямо на порог их старой мазанки с кирпичными углами и песчаной крышей,которая уже давно начала пропускать и ветер,и дождь. И храпит. Вот славно было бы напустить на него в это время злого соседского хряка. Чтобы он ему морду выел. И толстый нос, и жирные после пития губы, и крутой подбородок с ямочкой, и толстые короткие, грязные под ногтями пальцы, порезанные дратвой и проколотые сапожными иглами,-все это ненавидит Сосо.

    Сосо ненавидит Безо. Своего отца. Ненавидит за то, что этот осетин-пьяница из села Диди-Лило толком ничего не умел де-лать.Веселость,общительность и прямота,свойственные грузинам, были чужды Безо. Грубая, неотесаная натура его отца, в креще-нии Виссариона,вызывала в Сосо животную ненависть.Безо был лишен дара свободной речи.И трезвым,и пьяным чаще всего орал, страшно ругался и дрался. Он был ничтожеством. Он не мог про-кормить семью. И его мать, Кеке, вынуждена была кроить, шить, стирать белье в людях,что считалось зазорным в семьях даже бедных грузин,где женщины не работали.

    С переселением в Гори Безо даже не сохранил за собой вино-градник,хотя числися крестьянином по паспорту. Он числился рабочим на обувной фабрике Алиханова в Тифлисе,но работал кустарем-одиночкой в Гори, где и жила его семья. Работал на грязной, пропахшей виноградным вином, водкой и кислым запа-хом духанов, Соборной площади. Весь день Виссарион шил и чинил обувь. Каждый пыльный день за днем Кеке стирала белье или пекла хлеб в домах богатых жителей Гори.

    Безо,его отец,был грязным,тупым животным.Он даже не мог заплатить за жилье. За комнату в девять квадратных аршин, прилепившуюся около кухни, ход в которую без ступенек начи-нался прямо со двора. А в комнате,кроме маленького стола, табу-ретки и широкой тахты, покрытой чилопи, ничего даже и не было. Ничего! Безо был бездельник и мерзавец. Он не был в состоянии заплатить за такую комнату полтора рубля. Платила Кеке.

    Сосо рос один. У него не было братьев и сестер.Все умерли до того, как родился Сосо. И Кеке в тридцать лет была просто старая, седая и слепая старуха. Сосо жалел мать.Она была нас-тоящая грузинка. Она не виновата была в том, что ее муж был такой мерзавец. Не мог прокормить семью. А все шатался по пыльному, с бесформенными улицами, далеко разбросанными до-мами и пышными зелеными садами Гори,имевшему вид большой деревни, шатался в поисках дармовой выпивки. Иногда находил ее. Иногда нет. Но всегда был злой. По чем зря лупил Сосо. Лупил Кеке. Бил страшно. Со злостью. С остервенением. Бил,не отдавая себе отчета,за что и с какой целью. Да этого и не нужно было осознавать.Причинение боли другим,слабым,доставляло его внутреннему состоянию несказанную радость,радость,которую он никому не желал объяснять. С радостью мордобоя и истязания своих близких он жил и сжился как с чем-то естественным и родным.И даже,если кто-то ему сказал,вдруг,что это плохо. Он страшно бы этому удивился. Но никто не говорил ему об этом. А он сам не задумывался. А Сосо ненавидил его люто. И,иног-да,когда Безо отворачивался,он делал ему страшные рожи. Или смотрел прямо,молча и вызывающе,тогда Безо бил его с остер-венением,пока мать не отбирала Сосо у отца. Тогда Безо начи-нал бить Кеке. Жизнь проходила в тоске,боли без сострадания. Соседи не вмешивались в дела семьи. Хотя, конечно, все в округе находились в полном ведении происходившего.

    Сосо видел как страдал от запоя отец. И наслаждался этим состоянием. Тогда ему было радостно видеть синюшность его лица, дрожжание пальцев, и расширенные зрачки, устремленные за пределы его самого, плоские дурные шутки осетинского юмора, переходящие в страх преследования.

    Так проходили дни и даже месяцы. Кеке думала о том,что после такой жизни она попадет прямо в рай. Она молилась. Она глубоко верила в Бога,который все может. И все страдания даются за грехи. Сосо видел долгие молитвы матери. Он со-чувствовал ей. Но переставал ее любить. Как можно любить человека, который способен выносить такие побои, такие из-девательства. Он жалел Кеке. Но эта жалость была такой стран-ной. Словно, если бы ее не было рядом с ним, то он уже мог и не вспоминать о ней и ее страданиях. Он видел,что соседи относятся к ней сочувственно. Но пренебрежительно. Он страдал от этого и желал своим соседям всех возможных гадостей. Чтобы у них все деревья высохли и неплодоносили. Чтобы лошади охромели. Чтобы собаки подохли. И горные джигиты унесли все их добро.

    Но соседи жили и богатели. Сады их давали хорошие урожаи из года в год. Одежда становилась все более опрятной и чистой. Домовые и черти их не посещали. Иногда, радостные они всей семьей уезжали с детьми и приезжали еще более радостными и счастливыми. Словом у соседей все было хорошо. А у Сосо,Кеке и Безо все было попрежнему плохо. Даже очень плохо. А тут еще паук опустился как-то к Сосо на левое плечо. Это было так страшно. Очень страшно. И неожиданно. Рука долго болела. И даже стала плохо сгибаться в локте. Чтобы рука не очень сильно ныла по темным, дождливым холодным ночам, Сосо стал обо-рачивать ее теплой тряпкой. Но скрывал это. Он уже привык не делиться своими болями и переживаниями ни с кем. Если его о чем-то спрашивали. Он отвечал коротко. И у спрашивающего не возникало желания почему-то задавать ему еще какой-то вопрос.

    Он рос один, хотя друзья у него были. Например, соседский мальчик Давид. Которого он звал Гоги. Гогохия. Но никогда не ходил к нему в гости. Потому что считал его богатым. А он уже ненавидел богатство. Хотя желание иметь много денег, чтобы быть сытым, не один и не два раза приходило ему в голову. Он думал о счастье. Но не знал,что это такое. Он понимал счастье,когда убешь паука. Но он не смог убить паука. Наук искусал его. И у него стала сохнуть рука. Ну не совсем,чтобы сохнуть. Просто она ныла и болела сильно. А вот пальцы на его ноге,точно, срослись от самого рождения. И это был для него знак. И он хотел бы думать, что это знак счастья. А Гоги говорил,что это уродство. Потому Сосо дружил с Гоги, но не доверял ему. Не то,что не доверял, а просто считал,что он ему ничем не обязан. И поэтому говорил Гоги иногда такие слова, которые сам не произносил. А Гоги говорил дома. За это его дома пороли. А Сосо радовался,когда сопливый и заплаканный Гоги ему рассказывал об этом. Сосо его утешал. А затем продолжал свои шутки. От частого одиночества он начинал думать.И воображать. И так как он не делился с другими ребятишками своими воображениями, то он чувствовал себя выше других,несмотря на то,что у других были деньги. А деньги были зло. Потому,что у него не было денег. И достать он деньги не умел. Вот если бы научиться так,чтобы деньги доставали другие..... И отдавали ему. Он бы сумел ими распорядиться. Поэтому сейчас он считал,что деньги ему не нужны. Нужно заставить людей работать без денег. Но как это можно сделать. Нужно учиться грамоте как-то решил он. Пока же жизнь протекала вне грамотности.

    Сосо и Гоги решили наказать Безо.Это они решили твер-до. Правда,твердо решил Сосо. А Гоги еще не знал этого. Но он был на все согласен, потому что хотел дружить с Сосо. По дороге к дому Сосо была канава. Довольно глубокая канава.Через нее пьяный Безо с большим трудом перешагивал. “А зачем пере-шагивать?”-решил Сосо. - “ Пусть лучше прямо в нее и шагает”.

    -Давай кого-нибудь в эту канаву заманим,-как-то сказал Сосо Гоги.

    -А зачем?-спросил глупый Гоги.

    - А мы жидкого ослиного помета туда нальем,- сказал Сосо.-

    и прикроем тонкими ветками.

    -А где мы столько помета найдем,-не унимался недоверчивый Гоги.

    -А мы “второго Сосо” попросим,-отвечал Сосо.

    Гоги же хорошо было известно,что “вторым Сосо” был Ираклий Иремашвили,который с ними дружил.И чаще его, Гоги, бывал в грязной комнате Сосо.Так часто,что даже Кеке называла его “вторым Сосо”. Отец Иремашвили держал и даже разводил ослов. Чем вызывал ненависть окружающих грузин. Относив-шихся к этим животным с каким-то явным принебрежением.Это все от того,что каждый грузин хочет иметь коня.И каждый грузин в душе наездник. Но во всяком случае кормился таким неприятным путем со всей семьей,хотя и не очень хорошо.Все равно их семья была беднее семьи Гоги. А Гоги очень хотелось,чтобы его семья была беднее семьи Сосо. Потому что тогда бы он мог с таким же наплевательским высокомерием смотреть на всех взрослых людей, которые Сосо не замечали. Надо же. В последнее время Сосо даже совсем не боялся Безо, известного весей округе пьяницы, драчуна и сквернослова. Ну совсем не боялся, ни сколечеко.

    На том и порешили. Только Гоги должен был сам сказать об этом предприятии “второму Сосо”. Чтобы как будто эта мысль, обмарать Безо в дерьме, ему самому в голову пришла. Содер-жательная мысль,хорошая. О чем Гоги и поделился со “вторым Сосо”. “Второму Сосо” такой план понравился. И они принялись этот план осуществлять. Взяли большую бочку из-под яблок в саду Гоги. И сначала выкатили ее из сада на дорогу. Затем на небольшой ручной тележке,которую раздобыл “второй Сосо” в старом сарае своего отца,они эту бочку наполнили жидким ослиным дерьмом,которое не всегда и везде,но все же исполь-зовалось в качестве удобрения,а еще лучше при изготовлении горшочков для компоста.

    По совету Сосо,который в это время занял сторожевую пози-цию среди ветвей близко растущей яблони, они для начала утрамбовали землю в канаве,набросали туда круглых камней с дороги, мелких веток с яблони и листьев. А только потом стали заполнять ее желто-бело-зеленой жидкостью из бочки,вставив предварительно в собственные ноздри скрученные листья ябло-невого дерева.И чтоже? Им удалось довольно быстро выполнить эту грязную работу,хотя пришлось несколько раз съездить во двор к Иремашвили. Сверху канаву замаскировали очень удачно ветками зелени и присыпали дорожной пылью. Ничего неза-метно!

    Присыпали и стали ждать. Вечер клонился к закату.Теплые запахи,созревающих фруктов, стояли округ как туман. Внеисто-рическая жизнь Гори продолжалась. И шесть тысяч жителей смешанного татарско-грузинского населения Гори,молившихся в мечетях и церквах,просиживавших день-деньской в лавках, духа-нах, семинарии с татарским отделением, женской прогимназии и четырехклассном училище даже не подозревали о предстоящем историческом событии. А событие приобретало социальный поворот в своем неумолимом развитии временного клубка .Ведь мир всегда мереется весами суеты.В котором главное часто еще непонятно,что оно главное,а кажется второстепенным и столь незначительным.Что есть просто случайность.Но за неожиданно случившемся событием просматривается закономерность. Закон. Который не есть случай. А есть продуманная версия судьбы.

    И когда юные разбойники уже предвкушали как пьяный и злой Безо,появившийся уже совсем рядом, трахнется в канаву с ослиным дерьмом,где,кроме дерьма было еще много всякой не-чести и битого стекла, собранного маленькими хулиганишками, вдруг...из-за поворота на дороге появился горячий конь со светлейшим князем Амилахвари. Светлейший в очередной раз порвал на охоте свои дорогие сапоги. И надо же такому случится. Нежданно,негаданно конь светлейшего падает в канаву с ослиным дерьмом. Храп коня,крик светлейшего. И перед глазами испуган-ных мальчишек появляется весь испачканный пометом светлей-ший князь Амилахвари,который видит перед собой пьяного вдрызг сапожника Виссариона. Что остается делать? Взбешанный Амилахвари начинает что есть силы избивать плеткой взбешенного и пьяного Безе.Но силы неравные. Виссарион пья-ный. Амилахвари трезвый.

    Тогда командует Сосо, который правой рукой держится за ветки яблони, а левой, больной, толкает Гоги и “второго Сосо” на землю.Вот уже и Гоги,”второй Сосо” на земле.Светлейший топчет и пинает Безо. Гоги и “второй Сосо” оказываются за спиной светлейшего. Крупные гальки уже в их руках. Они что есть силы кидают камни с спину светлейшего. Попадая ему в шею, спину, голову, сами скрываются в садах соседнего дома, дома Гоги. Светлейший князь Амилахвари,взыв от боли,перепачканный ослиным навозом и мочей что есть силы вскакивает на коня и мчится за убегающими подростками. Но где там! Их и след простыл.

    А Сосо тихо сидит на яблоне. Его не видно. Не слышно. Он довольный сопит и щурится. Так что веко его правого глаза,ско-шенное к носу,заставляет думать,что он даже смеется.Ну не смеется,усмехается.”Это был удивительный день!”-думает Сосо. Он даже не замечает,что Безо неподвижно лежит у дороги.И даже не стонет.”Очухается,”-думает Сосо. Тихонько спускаетс с дерева. И направляется к себе домой.

    Он даже не знает и знать не хочет, что Гоги и “второй Со-со”,считая себя героями, проболтались старшим об этом собы-тии, разумеется не упомянув о роли Сосо в таком геройском поступке. И поплатились за это. Были выдраны по первому классу.

    А Безо? Безо просто умер. И никто,ну совсем никто не счи-тал,что это от побоев. А просто упился пьяница-сапожник.Да и все. О Безо плакала только одна Кеке.

    Она плакала и молилась,молилась и плакала.Понимала ли она, что Безо при жизни изгонял из сердца Сосо любовь к богу и людям. Сеял отвращение к собственному отцу. Выжигал в его душе угрюмость,замкнутость,настороженность,подозрительность.

    Дух ребенка уже в эти годы малолетнего странствования по белу свету отказывался от царствия небесного, кристаллизуя в себе те качества взрослого человека,которые порождаются жут-кими обстоятельствами казармы, острога и цепей рабства. Теплая свеча искренней любви и сочувствия,так необходимые душе и возрастающему духу юности,не освещают его сознания.Жуткое состояние одиночества порождает мстительные замыслы, жаж-дущие первенства во всем не путем честного и справделивого соревнования,а путем холодных интриг и умозрительных расче-тов. И по всей предстоящей жизни такой изломанной душе и исковерканному духу предстоит преодолевать мнительность и может быть манию преследования.

    Но Кеке приходилось браться за дело,а не витать в облаках ежедневных молитв. Она уже привыкла,что ноша содержания семьи и квартирной платы двойным бременем ложилась на нее.Она уже понимала,что только она еще пока сможет найти правильный путь для своего родного Сосо.Вино привело Безо к смерти. Но ведь никакой другой народ в мире,наверное,не пьет столько вина,сколько грузин выпивает за свою жизнь.И ничего.Пьяницами не становятся.Только водка,успешно конку-рирующая с вином,прокладывает рельсы к неприятному концу...

    В мечтах Кеке видила Сосо священником. Он не мог стать чиновником. Для такого высокого обучения у нее не было денег.

    Стать священником, значит вырваться из среды нещеты и бесправия. А ему уже одиннадцать лет. Пора подумать и об образовании. Но его русский оставлял желать лучшего.А сама Кеке вообще не говорила по-русски. Древний язык грузинов плохо приспосабливался к гибкости и пластичности русского языка, оставляя в русском произношении особые гортанные звуки, столь красивые в древних языках, как, например, фарси.

    В будущем при назначении на церковную должность сына все равно потребовалось бы разрешение губернатора. Поэтому Кеке обратилась к светлейшему князю Амилахвари посодействовать ей в устройстве сына в первую ступень образования - поступление в духовное училище в Гори, по окончании которого сын мог бы его продолжить уже в тифлисской семинарии.

    В одно из своих очередных посещений,смысл которых для Сосо оставался скрытым, Амилахвари подошел к Сосо. Вни-мательно посмотрел на него так, как смотрят на впервые уви-денную, но забавную вещицу.

    -Ты хочешь учиться?-спросил он.

    -Ты будешь учиться?-повторил он,краем плетки приподнимая подбородок мальчика так,что сыромятные ремни плетки впились в упругую кожу ребенка и делали ему и больно,и неприятно.

    Правое веко глаза Сосо уткнулось в переносицу.А левый карий глаз внимательно и немигаще смотрел прямо в лицо свет-лейшего.

    -Я буду учиться,-ответил он,слегка срывающимся,но твердым голосом.

    -Ты будешь учиться хорошо?!-полуутвердительно,полувопро-сительно, полугрожающе допытывался Амилахвари, с каким-то злорадством пристально вглядываясь в лицо ребенка. Лицо Ами-лахвари было красным,словно его охватил жар.Его полуголая грудь вздымалсь и на ней были отчетливо видны следы красной сыпи. Он почти дышал в лицо ребенка.

    -Я буду учиться хорошо,-автоматически повторил Сосо.На этот раз совсем холодно,твердо и безразлично,глядя в поро-дистую физиономию,противного ему с давних пор светлейшего, посетившего его мать даже после смерти Безо.

    Но не сразу ему не пришлось поступать в духовную школу. После посещения Амилахвари,недели через две,у него поднялась температура,начался сильный озноб,появились боли в пояснице и особенно в крестце. Головная боль,головокружение и рвота не затихали ни днем,ни ночью. А с четвертого дня болезни на поверхности кожи появилась сыпь,имеющая в центре вдавление. Обильное высыпание покрыло лицо и кисти рук,слизистые облочки мягкого неба,глотки и десен,появилась охриплость голоса,кашель и слюнотечение.

    Через неделю сыпь нагноилась, Сосо впадал в полубессозна-тельное состояние. Здесь впервые он почувствовал такое безыс-ходное чувство беспредельной ненависти ко всем! И к уже умершему Безо. И светлейшему князю. И к Гоги, и “второму Сосо”. И даже Кеке, молившейся тут же о его выздоровлении.

    Растянутые изнутри, высыпания кожи и слизистой оболочки легко лопались, выпуская гной, стекавший наружу на кожу и белье. Истечение гноя на поверхность кожи вызывало резкий зуд. Сосо уже не мог есть. Кеке не находила себе место. Рвала волосы,кричала,выла.Молилась по ночам.И все время они с Сосо были одни. Окружающие боялись появляться. Это была оспа. Цвет белков глаз Сосо изменяется с этих пор и и навсегда принимает несколько синеватый оттенок.

    Через две недели Бог услышал молитвы Кеке. Уже утром на третью неделю Сосо почувствовал себя лучше. Температура спала. И только рябины сохранятся у него на всю жизнь. Да синеватые белки глаз.

    - Слава Богу! - молилась Кеке,-что это была не черная оспа!

    И долго еще люди из округи стороной обходили несчастный дом Безо. Настороженно шептали что-то друг другу. Огля-дывались. Не слышит ли их разговоры нечистая сила,которая,как всем известно, тихо и негласно ходит по пятам нашей тени.

    А что светлейший князь Амилахвари? А он исчез. Раст-ворился в теплом воздухе Гори и Тифлиса. Поговаривали,что умер от какой-то страшной болезни чуть ли даже не в Москве. Ну. Для богатых это не удивительно. Они могут позволить себе многое. Но что удивительно! Так это то,что Сосо по осени приняли в духовное училище Гори.

    Сосо должен был учиться,учиться и учиться. Учиться для того,чтобы заслужить благосклонное отношение к себе началь-ства. А именно это-”благосклонное отношение” и было ему противно. Более чем противно. Пока он чувствовал удивление перед этими людьми в черных одеждах,издающих неповторимый запах склада, мышей, пота и нечесаных волос. Между ними шла непрестанная и тайная вражда национально-религиозного харак-тера. С одной стороны, эти строгие бородатые люди боролись за независимость грузинской церкви. И вышибали грузинский язык из своих учеников, заставляя их говорить по-русски. Изменяя грузинское миропонимание жизни. Священники русской нацио-нальности,которых было большинство,строго бдили выполнение постановлений петербургского Синода, от которых зависило их собственное благополучие.Писали кляузы на своих грузинских собратьев по вере и исполнению катехизиса. Ведь церковная должность освобождала от воинской повинности и личных податей. За нее держались потому, что,кроме молитв,выполнения часов и кляуз,ничего не умели делать.А при исправном ис-полнении своих обязанностей получали и жалование,и стол.И что было не менее важно,они получали,хотя маленькую,но власть, власть, распространяющуюся на души юношей из бедных се-мейств, получающих образование в духовной школе.

    Но все это одиннадцатилетний Сосо с холщевой сумкой под мышкой еще не очень ясно себе представлял. Когда по осени начал ходить в духовную школу. Он видел как величественно, гордо и независимо вышагивали учителя и инспектор духовной школы, переходя из одного класса в другой, из одного помещения в следующее. Это удивительная важность, надменность, с которой они несли свои рясы, головы и плечи были для Сосо венцом честолюбия. Только ему хотелось как раз обратного.

    Чтобы не они были важными, грозными и независимыми. Чтобы не ему приходилось им кланяться. Чтобы это не он стоял по стойке “смирно” перед их пустыми взглядами, устремленными поверх его головы. А как раз наоборот. И это “наоборот” ему казалось таким естественным и для него понятным,что вот столило только зажмурить глаза, перенестись в какое-то неиз-веданное время. И это “наоборот” уже просто так и наступит. Он даже как-то пробывал зажмуривать глаза. Но “наоборот” не приходило. А перед глазами были только какие-то синие круги. Они, эти круги расходились, затем выпучивались как глаза кота в темноте. А затем так же неожиданно собирались в одну точку.

    -Джугашвили! Что вы здесь попусту отираетесь со своей холщевой сумкой под мышкой.Зайдите ко мне.

    Это был голос инспектора Бутырского. Грозы всех учеников духовной школы. Которого боялись и которого ненавидили не только учащиеся,но и учащие. У Бутыркого было много согля-датаев,которые, и это было даже заметно по их поведению, обычно сторожили своего наставника при появлении его из туалетной комнаты. Куда инспектор Бутырский постоянно заскакивал. Возможно это было связано с непорядками в его мочевой системе. А возможно и с другими не менее важными обстоятельствами. Бог его знает. Но тем не менее наушники сторожили своего патрона у этого ответственного места и по одиночке заскакивали к нему в кабинет. В котором как говаривали сведущие люди помимо картин,изображавших Госу-даря и членов петербургского Синода, были новые резные кресла и широкий стол под зеленым сукном.

    Сосо с удивлением вытаращил глаза на своего начальника. Поскольку как раз находился на довольно значительном рассто-янии от места, где был расположен туалет преподавателей.

    Но его долговязая, жилистая фигура и даже все его лицо с враз покрасневшими рябинами, несколько напряженное от такого неожиданного предложения выражали готовность следовать за инспектором.

     

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     

    Блажен муж,который не ходит

    на совет нечестивых и не стоит на пути грешных

    и не сидит в собрании развратителей...”

    Пс.,1,1.

     

    В кабинете инспектора Бутырского действительно все было так, как об этом рассказывали бывавшие здесь ученики.

    Тяжелый мраморный чернильный прибор украшал стол зеле-ного сукна. А кресло Бутырского за этим столом было обтянуто светлой свиной кожей с выдавленными гербами самого что ни на есть светского содержания. Было абсолютно непонятна причина появления такого кресла в таком учреждении. А тем не менее, никто, из бывавших здесь, о наличии такого “чуда” даже и не рассказывал. Словно это была тайна за семью печатями. О которой-то и рассказывать было почему-то непристойно и даже просто невежливо по отношению к такому священодейст-вующему лицу. Кресло как бы овеществляло власть и силу обладателя столь достойного кабинета. И потому все ,видимо, видевшие это чудо, разевали рты от уважения. Рты, которые смыкались напрочь тяжелыми засовами чертовщины, когда посе-титель покидал это удивительное место власти. Создавалось даже впечатление,что Бутырский сознательно, иногда, приглашал в свой кабинет учеников,которые вовсе и не были его соглядата-ями. А затем проверял. Расскажет кто-нибудь среди учеников об этом кресле помимо упомянутых картин и стола или нет. И ведь, похоже, получалось так,что об этом самом кресле ну никто ни слова не говорил. Ни гу-гу. Это было чудом, которое не подвергалось наушничеству. И вообще не обсуждалось.

    -Джугашвили! Встаньте так, ближе к окну. Чтобы я мог вас получше разглядеть. У меня возникла первая необходимость по-беседовать с вами.

    -Вы надежный человек.

    -Конечно,-отвечал Сосо,прямо глядя в глаза начальнику.

    -Вот и хорошо. Вот и хорошо,-несколько раз повторил Бу-тырский.

    -Вы ведь уже полгода учитесь в нашей школе?

    -Около того.

    -С вами хорошо обращаются? Вас не обижают?

    -Меня никто и никогда не может обидеть.

    -Вот как. Это почему? Вы такой сильный?

    -Грузина нельзя обидеть. Он гордый.

    -Скажите, Иосиф? Это ведь ваше православное имя?

    -Да,-господин инспектор.

    -Мне говорили, что с вами плохо обращались в семье? Вас били. Отец много пил. Бил вас и мать.

    -Никак нет, господин инспектор! Это неправда.

    -Что вы говорите? А вот ваши друзья в этом кабинете гово-рили совсем другое?

    -Значит это были плохие друзья. Нет. Мои родители простые люди. Но они совсем неплохо обращаются со мной. Вот ,отец, только недавно умер.

    -Скажите,Джугашвили,вам нетрудно говорить на русском языке! Ведь вы только недавно стали изучать русский язык?

    -Я прилежно учусь.Я стараюсь,господин инспектор.Я ста-раюсь читать все книги на русском языке.Мне нравится русский язык. Я говорю только по-русски с русским ребятами в нашем духовном училище. Между собой мы взяли за правило чаще говорить по-русски и с теми,кто только учится говорить на этом трудном языке.

    -Ты считаешь русский язык трудным?-спросил,прикрыв левый глаз правой рукой,инспектор Бутырский.

    -Конечно, господин инспектор. Мы ведь изучаем не только русский, но церковно-славянский, как вы знаете, латынь и гре-ческий. Труднее всего русский. Но я с ним справляюсь потому, что мы поем.....

    -Да. Я слышал,что у тебя хороший голос, слух, память. Ты хорошо занимаешься. Тебе легко даются языки. Но ты говоришь с сильным акцентом. Это нехорошо. Следует больше трениро-ваться в произношении слов. И слушать как эти слова произ-носят другие.

    Ведь акцент. Это неплохое знание иностранного языка. Это результат того,что ты слушаешь только самого себя. Но других ты не слышишь. Если ты не будешь тренировать себя в этом. Слушать других... То ты не избавишься от акцента. Мы платим тебе стипендию.Ты это ценишь?

    -Конечно!-господин инспектор.

    - А мне, кажется, не очень. Потому что, если бы ты по настоящему ценил ту милость,которую оказывает тебе Государь, взяв на бесплатное обучение в наше духовное училище, то ты бы должен всей душой, всеми помыслами стремиться помогать процветанию училища. А процветание- это и хорошая учеба. А у нас не все учатся хорошо. А те, кто учатся плохо. Значит отвле-каются. А если они отвлекаются, то занимаются постороннеми делами. А посторонние дела Богу и Государю не удобны. И таких учеников следует выявлять. И об этом должен знать инспектор. То-есть,- я! Ты это понимаешь? Ты, понимаешь о чем я говорю!?

    -Конечно, господин, инспектор. Я понимаю. Я буду стараться заниматься вместе с такими учениками и помогать им усвоить уроки.

    -Этого мало. Если такие ученики вздумают заниматься чем-то посторонним или читать какие-то неустановленные программой училища книги, то ты должен докладывать мне о таких уче-никах!

    -Но я таких учеников никогда не встречал. Все,с кем я дружу, выполняют все указания преподавателей. Стараются учиться. А если и учатся плохо, то потому, что им трудно дается русский язык,-сказал твердо Сосо и с саркастической улыбкой посмотрел в лицо своего начальника даже не вызывающе, а просто твердо. И даже угрюмо.

    Бутырский помолчал,пожевал губами. И вдруг сухо и отчуж-денно сказал:

    -Хорошо Джугашвили. Вы можете идти. Но помните. Что ваши успехи зависят не только от вас и ваших учителей. Но и от меня. Инспектора духовной школы. Видимо, вы еще плохо меня знаете. Но вы скоро меня узнаете. Вы знате меня сейчас с хорошей стороны. Но вы можете узнать меня и с плохой. Не забывайте об этом. Ведь вашим начальником являюсь я!

    Сосо никому ничего не сказал.И не стал доглядывать и докладовать инспектору о поведении своих товарищей.Он вел себя так,словно бы и ничего не случилось. И в то же время он знал,что Елисабедашвили, Копанадзе знали о песещении им кабинета инспектора Бутырского. И даже догадывались о содер-жании их беседы. Но ни сам Сосо и его новые однокашники на эту тему как будто бы и не разговаривали.Только один раз, как бы мимоходом, Елисабедашвили сказал Сосо:

    -А Капанадзе опять караулил у туалета.

    “Это могло означать только одно,”-подумал Сосо.-”Или Капанадзе наушничает Бутырскому. Или сам Елисабедашвили это делает.” Он хмуро посмотрел в лицо Елисабедашвили и попросту предложил:

    -Ты же поешь в хоре. После литургии и поговорим.

    На что Елисабедашвили,просияв по непонятной причине, от-ветил:

    -Ты же знаешь. Мы обязаны быть.

    -Так приходи непременно,-уже настойчиво сказал Сосо.

    В училище поощрялось песнопение.И не только религиозное, но и светское. Пели и русские, но преимущественно грузинские песни. Сосо любил петь. У него был звонкий, приятный голос. И хороший слух. Пение не сопровождалось никаким музыкальным сопровождением.

    А Сосо тем временем отвел во дворе в сторону “второго Со-со”, который учился теперь также с ним в одном классе и сказал ему:

    - Надо бы потренироваться в пении...

    -А мы что?-ответил “второй Сосо” -Как будто бы и не бы-ваем на спевках? Ты по моему свое “Сулико” непрерывно мур-лычишь.

    -Мырлыкать одно дело,-еле слышно причмокивая губами и скашивая веко правого глаза к переносице,-отвечал другу Сосо.

    -А вот если, например, ты начнешь мурлыкать и петь по-кошачьи, а все остальные подхватят. То и получится забавный кошачий концерт. Только это начальству может не понравиться.

    -Точно,-отвечал “второй Сосо”.- А вот на спевке после обеда будет присутствовать инспектор Бутырский. Ему бы такой концерт исполнить.

    -Ну ему-то уж, точно, не понравится,-как бы между прочим объявил Сосо. -Вот разве ты голосом Елисабедашвили будешь петь. Ведь ты да Гогохия умеете подражать голосам в пении. У вас подражание здорово получается.

    -Да, уж, это мы умеем, это мы можем!- одобрительно заявил “второй Сосо”, прислоняясь спиной к дереву и с улыбкой глядя на долговязого Сосо,который растянулся на траве перед ним.

    -Ты за кота,а он за кошку партию исполнит. У Капанадзе такой писклявый кошачий голос. А у тебя как у кота-бас,-нас-мешливо сказал Сосо,почесывая сначала нос,а потом под но-сом.Шибко сильно чесалось.

    -А вон Гоги топает к нам! Топ-топ-топ...-констатировал “второй Сосо”.

    -Гоги,-продолжал он,обращаясь к Гогохия,который как всегда готов был на всякие проказы. И уже знал, если в одиночку Сосо и “второй Сосо” меж собой разговаривают,то быть какому либо забавному происшествию или просто смешной заморочке.

    -Вот, Гоги, “второй Сосо” желает поделиться с тобой секрет-ным планом,-объявил важно Сосо, молотя по воздуху правой рукой.

    -Точно?-переспросил ничему не научившийся Гоги.

    -Точно!-отвечал “второй Сосо”.-Ты ведь сможешь подражать голосу Капанадзе?

    -Фу! Нет ничего проще! Он такой писклявый.Ну как у кош-ки.

    -Вот и отлично. После обеда на вечерней спевке, когда Бу-тырский появится, стой выше Капанадзе и его голосом затягивай “кошачий концерт”. А я буду подражать Елисабедашвили. Пар-тию кота исполню. Сосо? А где будешь ты?

    -А я не под столом буду! Я в самом центре между Елисабе-дашвили и Копанадзе стоять буду. Как всегда! И как только “Великую Ектинию” начнем,то я их щипать буду,чтобы все вни-мание их на меня было обращено.

    И ни минуточки они не имели возможности наверх пос-мотреть.Кто там их голосами поет вскую ерунду. И паузу голо-сом делать.То петь,то нет.Но рот разевать.

    -А Бутырскому это понравится?-спросил умный Гоги. Кото-рый несколько туго всегда соображал.

    -Несомненно,-ответил Сосо. Он так хочет услышить пение своих лучших учеников: Елисабедашвили и Копанадза.Кто из них только ближе к нему? Вот в чем вопрос.....

    И друзья довольные своими планами на вечер заспешили в столовую,поскольку уже звонили к обеду.

    Трапезная-хмурое помещение с длинными рядами столов и скамеек и возвышением,на котором обычно один из дежурных учеников училища читал молитвослов,начинавшийся обычно: “Отче Наш..” .

    Металлические глубокие тарелки, деревянные ложки стояли около каждого ученика. На несколько человек -большая тарель с ломтями серого хлеба. Дежурные юноши разносили постный суп в больших котлах,из которых старший зачерпывал глубокой поварежкой содержимое котла и выливал в тарелку. Другая пар-тия дежурных почти одновременно накладывала в плоские деревянные тарели каждому ученику по куску рыбы и пшенной каши с конопляным маслом.

    Чувствовалось присутствие молодых, не очень сильных, пот-ных и не всегда чистых мужских тел. Легкий кисловатый запах исходил от вспотевших ног некоторых учащихся.Но обстановка бьющего через край веселого задора не могла быть скрыта пост-ным обедом, унылостью обстановки, занудным голосом чтеца, однообразностью убогого форменного одеяния учащихся и под-черкнутой строгостью физиономий наставников, словно прогло-тивших аршин в своей удивительно законченной вредности.

    До чего же медленно и тоскливо потянулось время! И все это не смотря на то,что обед-то,как выяснялось,был особенный.Так как помимом всего уже поданного ученикам на этот раз пола-галась еще и порция необычного в этих местах блюда-русской разварной репы. Учеников приучали к русскому общежитию. И в последнее время на попечительском совете даже вынесли специальное постановление:”Поощрять вкушение русской пра-вославной пищи!”

    Правда может быть это делалось и вовсе не с целью приб-лизить вкусы грузинской учащейся молодежи к вкусам русской кухни. А просто так. Из экономии и рационального предпо-ложения, что молодые желудки этих грузин переварят всякую, даже необычную русскую кухню. Все может быть. И это правда.

    И вот на Великой Вечерне,когда всем ученикам положено быть в храме.А хору вторить диакону на славословие Господу, случилось страшное. А о чем подумать-то было нельзя. А слу-чилось. Это как челнок по реке. Казалось,плывет сам по себе. Плывет как миленький. Никого в нем нет. А некто, может быть сам черт, возьмет да этот челнок закрутит, завертит, вдруг, на самой середине. Аж страшно подумать, что ты в этом челноке находишься. А не дай Бог,если по реке еще бревна плывут. Пока плывут как и сам челнок плывет. И все хорошо. А если челнок закрутило, завертело. А бревна продолжают плыть вперед да вперед. Что тогда? Тогда совсем плохо. Бревна начинают бить челнок то с переди, то сзади, то в бока. И перевернуться ему как дважды два. И полумать страшно,что в таком челноке люди си-дят. Это они свою судьбу к смерти готовят. И кто из такого чел-нока выпрыгнет, то тот первый смерть и примет. А если ,вдруг, кормчий в челноке объявится, то здесь у всех какой ни на есть шанс появляется живими до берега добраться. А ведь и так бывает, что в такую ситуацию заранее сам кормщик своих пас-сажиров ставит,чтобы испытать их.Не испугаются ли эти люди.А если не испугаются,то с ними можно и дальше в походы ходить. Если же испугаются и даже кое-кто погибнет. Туда им и дорога.

    Диакон начал как положено:”Миром Господу помолимся”.

    И хор грянул:”Господи помилуй”. На каждое прошение:”О Свышнем мире и спасении душ наших,Господу помолимся.О мире всего мира,благостоянии Святых Божиих Церквей и сое-динении всех, Господу помолимся”....

    Присутствующий здесь же как и все преподаватели училища инспектор Бутырский внутри себя очень благосклонно отно-сился к хору училища и считал его своей заслугой и гордостью.

    Для себя, своей собственной задачей он считал неукосни-тельное внимание к душам учеников, которые должны были находиться в смирении и уважении, и благоговении перед на-чальством и учащим преподавательским составом.

    И только хор успел произнести: ”.....помолимся о Богохрани-мой стране нашей, властех и воинстве ея...” как вместо:”Господу помолимся”, он услышал невероятное. Почти одновременно музыкальный и тонкий слух инспектора уловил кошачье мяу-канье, которое издавали никак не иначе, но учащиееся Елиса-бедашвили и Капанадзе. Он мог при причастии подтвердить это. Поскольку твердо различал голоса своих учеников хора. Дальше шло все снова по порядку:” О плавующих,путешествующих, недугующих, страждущих, Господу помолимся”.

    Грозный взгляд Бутырского рыскал по лицам участников хора. Но все было в порядке. Выражение лиц учеников как будто бы не изменилось. Хотя чувствовалась какая-то расте-рянность. Но хор стройно продолжал исполнение великой ектинии.

    “ О избавитися нам от всякие скорби,гнева и нужды......” Пов-торение кошачьего хора явно в исполнении все тех же Елисабедашвили и Копанадзе! “....Господу помолимся”. Между ними стоит ученик Джугашвили. Активно поттягивает.Но почему он, инспектор, не слышит его звокого голоса?

    Вот уже и первый антифон 1-й кафисмы исполнили.

    “Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. Аллилуиа, аллилуиа, алиллуиа.

    Опять кошачий хор в исполнении тех Елисабедашвили и Копанадзе!!

    “И ныне и присно и во веки веков аминь.” А дальше мно-гократное “Аллилуиа!” потрясло стены храма с бешеным испол-нением кошачьих голосов.

    Лица учеников Елисабедашвили и Копанадзе были белее стены. И слезы показались у них на глазах.

    Неслыханное дело. Богослужение было прервано. Елисабеда-вили и Копанадзе были изъяты из состава хора и приглашены в кабинет инспектора Бутырского.

    Растерянный диакон не знал,что и думать.Учащиеся разби-лись на группы и комментировали случившееся каждый по своему. Сосо стоял одиноко,переводя взгляд то на одну,то на другую группу учеников. Иногда его взгляд задумчиво скользил по стенам храма.

    Гоги и “второй Сосо” были вместе и переговаривались между собой. Но их останавливало поведение Сосо. Они хотели подойти к нему. Но что-то останавливало их. Это была какя-то стена, которая, вдруг, мгновенно возникла между ними и самим Сосо. Они не видили этой стены. Но она отчетливо чувствовалась. К Сосо подходить было нельзя. А Гоги и “второй Сосо” вдруг испугались. Они почувствовали,что совершили что-то такое,что и делать-то было вовсе нельзя. Совершили что-то из ряда вон выходящее. И это тоже останавивало их. И они как молодые жеребята двулетки топтались на одном месте. Но к Сосо не подходили.

    Остальные ученики, поняв, что свершилось что-то из ряда вон выходящее в силу уже не детской сообразительности уже давно усвоили,что в таком деле, поскольку к ним это и не относится, лучшее состояние души: ”ничего не знаю, ничего не слышу, ничего никому не скажу...”.И они были правы. Через некоторое время в храм вошел все тот же Бутырский и длинным полусогнутым пальцем поманил за собой в кабинет Сосо Джугашвили. Участники хора как завороженные мартышки при-тихли, смолкли, остановились даже в тех позах,в которых они стояли.

    В кабинете Бутырского проходило престранное объяснение.

    Бутырский:

    -Джугашвили?! Почему вы не пели в хоре сегодня?

    -Я пел, господин инспектор, только на пол-тона ниже,чем обычно.

    Инспектор:

    -Я не слышал вашего пения! Но отчетливо слышал кошачий концерт!

    Сосо пристально глядя в угол кабинета Бутырского:

    -Мне было страшно!

    -Чего,чего страшно?

    -Божьего гнева! Потому что я тоже слышал эти кошачьи голоса.

    Бутырский:

    -Божьего гнева! Это справедливо. И если Господь попускает такое поведение своих чад, то только для того, чтобы показать свою милость к падшим и всю черноту душ, содеявших такой грех. Зачем вы щипали Елисабедашвили? Он говорит,что вы его щипали...Так Капанадзе?

    - Нет! Меня Джугашвили не щипал!

    Сосо, которому после этого допроса уже становилось ясно, что Елисабедашвили оговорил нарочно Капанадзе,а сам Елиса-бедашвили и есть тайный соглядатай инспектора среди учеников, с чистой совестью ответил:

    -Господин инспектор! Я виноват. Я действительно ущипнул Елисабедашвили. Когда услышал кошачий концерт. Мне пока-залось,что я слышу будто этим голосом верещит Елисабедаш-вили. А ведь читали Великую Ектинию! Это не достойно учени-ка духовной школы.

    -А кошачьего голоса Капанадзе ты не слышал?-не унимался Бутырский.

    -Нет!- твердо отвечал допрашиваемый.-Я должен был пони-зить тон голоса, потому что пел сам, ущипнуть Елисабедашвили, чтобы он прервал свое безобразие и тогда бы я услышал голос Капанадзе. Но в это время, господин инспектор, вы прервали совершение богослужения! И я совсем замолчал.

    -Вы все будете наказаны,-заключил Бутырский.- Вы, Елиса-бедашвили,отправляейтесь в карцер.Я распоряжусь,чтобы вам приготовили место,-с полуулыбкой объявил инспектор.-Вы, Джу-гашвили, будете читать в трапезной Евангелие каждый обед че-тыре недели к ряду.- А вы,Капанадзе,марш мыть лестницы училища. Да мойте чище. Я сам буду принимать вашу работу!

    После этих слов инспектора вся троица, удаляясь, уже чувст-вовала, что гроза пронеслась. Наказывать своего тайного науш-ника инспектор вовсе не желал и под видом карцера отпускал его на побывку домой. Мыть же лестницы училища и читать Евангелие за обедом конечно же считалось среди учеников прямым и тяжелым наказанием. Но не настолько тяжелым как могло бы быть, если бы точно были установлены виновники столь явного кощунства как кошачий концерт во время чтения Великой Ектении.

    Когда Джугашвили и Капанадзе уже покинули кабинет Бутырского, а Елисабедашвили “попросили задержаться” у ин-спектора “еще на минуточку”,когда среди участников хора спало напряжение неводомого наказания “за совершенный ужасный проступок”, и когда уже все ученики училища перешли к следующему делу-подготовке к занятиям на следующий день, под тем самым деревом, где “планировалась операция кошачий концерт” собрались уже не трое,четверо учеников. Джугашвили с Капанадзе, да Гоги со “вторым Сосо”.

    Тперь можно было уже точно сказать,что их, единомыш-ленников Сосо не трое, а четверо. И Сосо среди них старший начальник. Но они этого еще не понимали. Но как-то чувствовали его превосходство. Особенно после того, как Сосо ни на кого из них не глядя, а глядя куда-то в сторону деревенской церкви сказал и сказал твердо:

    -Нас обманывают. Бога не существует....

     

     

     

     

     

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     

    Господи!

    Как умножились враги мои!

    Многие восстают на меня;

    многие говорят душе моей:

    “нет ему спасения в Боге”.

    Пс.,3, 2-.3.

     

    Все устроилось благополучно.И Сосо не был наказан за “кошачий концерт”. Так хорошо было сознавать,что можно уйти от наказания. Если правильно распределять свои мысли. Если не страшиться наказания. Если думать,что все твои действия правильны. Быть твердо убежденным в своей правоте. Если смотреть на начальство как на скопище недостатков,которых так много,что у тебя все равно много их меньше.

    Поэтому,когда говорят о Боге,можно петь молитвы.Но это вовсе не значит,что следует верить всей той ерунде,которую внушают учащие. Они просто люди.Они имеют так много недостатков. Что все равно у детей их меньше. А потому взрослые врут и чаще и наглее. А юным,молодыым,неоптыным следует приобретать опыт и знания.

    Поэтому учиться нужно. Нужно учить все,чему учат. Но иметь свое мнение. А это мнение есть правда. Только правда учит людей жить. Людей,несущих правду другим людям,мало и таких людей нужно искать. Такие люди обладают волей и самостоятельностью. Остальные должны слушать,что говорят люди которые несут правду. Правда проста. Поэтому люди, говорящие правду другим говорят просто. Изучать духовные науки просто,если понятно. Все что непонятно -неправда. А неправда -ложь. Бога нет,потому что это неправда. А неправда ложь. Поэтому Бог -ложь. А церковники лжецы.

    Не имеет смысла говорить лжецам,что они лгут. Тогда неприятностей не оберешься. А вот говорить учащимся о том,что учащие,когда говорят о Боге,лгут полезно. Многие из тех,кто поймет,что Бога нет,запомнят не того,кто учил,что Бог есть,а того,кто пояснил,что Бога нет. И запомнят того,кто говорит правду. Но если Бога нет,а есть только правда,то тот кто говорит эту правду уже сам есть Бог. И о нем будут говорить те ,кто перестал верить. И за ним пойдут и будут слушаться его. А Бога забудут. И тогда обветшают церкви. И не будет учащих о Боге. Но грамота останется. Нужны грамотные. Образованных итак много.

    И Сосо с утроенной,удесятиренной энергией принимается за обучение.Он хочет быть грамотным. И учащие,и учащиееся и не раз и не два,а много,много раз удивляются и будут удивляться тому,какой Сосо прилежный ученик,как много он времени отдает приготовлению уроков,как много сидит и над книгой, как быстро и налету схватывает материал, благодаря своей исклю-чительной памяти. И только злые, завистливые языки, которых всегда много,ну, просто тупийцы да и только, ядовито злос-ловят,что у Сосо и памяти нет, и сидит-то он за уроками так долго только потому,что сам тупой. Но такие ученики чаще всего бегают к инспектору да учителям наушничать на других, а вовсе сами-то и ничего не понимают. Только усердно молятся да страх испыты-вают перед наказанием. Такие ученики больше всех хотят полу-чить порцию за обедом. Да выслуживаются. Вперед всех лезут молитвы обеденные читать. Надеются на добавочную порцию от остатков пищи после обеда.

    А все нормальные ученики,которые Сосо любят,которые его уважают,которые его слушают. Такие ученики лучше во дворе в мяч поиграют. А в мяч играть куда как весело. А Сосо умеет подбирать таких учеников,которые в мяч всегда выигрывают.И не просто выигрыввают,а других всегда побеждают. А победа - эта всегда радость сердца. Это признание не только членов наб-ранной команды,это признание всех учащихся,в которых есть чувство силы и свободы. Пинать мяч всегда приятно не только потому,что он круглый и упругий как голова врага.Пинать мяч всегда- тренировка для тела. И хорошо чувствовать,что с тобой рядом те,кто тебя уважает. А если уважает,то это уже половина дела. Он почти твой единомышленник. Он сообщник. И такой сообщник уж не будет дам сильно раздумывать и враки о Боге себе в голову втемяшивать. Такой человек будет искать простую правду. Такую простую как гол в ворота проивника. Чтоб ему голову этим голом оторвало. Если он противник. А если свой? А вот в этом случае,пусть ему говлову отрвет,если он такой гол пропустит.

    Игра в мяч -это быстрая игра. Много сил нужно потратить. Но отдыхаешь в такую игру. А как не отдыхать. Ноги бегают. Сердце бьется. В голове ветер. А ветер освежает.И мыслей появляется много. Но не все мысли нужно запоминать. А только те,которые можно нарисовать.

    Сосо умеет и любит рисовать. А рисовать это трудно.Но мысли можно нарисовать.Они простые.Это кораблики, цветы, деревья. Это предметы. Их можно увидеть,можно запомнить, можно изобразить. Бога изобразить нельзя. Поэтому и не следует рисовать и запоминать то,что изобразить нельзя. Вот она правда. Правда это факты. А факты просты. Или скушают тебя. Или скушаешь ты. Но нельзя скушать мысли. Даже цветок можно попробывать на вкус. И врага. Можно нарисовать как убивают волка или врага. Но нельзя нарисовать как убивают мысль. Поэтому мыслей и не должно быть. Все враки говорят те,кто говорит о душе,духе,мыслях. Есть поступки и есть факты. И те и другие говорят за себя в тысячу раз правильнее,чем глупые люди. А глупые люди всегда сложны. Это они болтают по дух и душу. Вот такие люди опасны. И все разговорчики их опасны. Хорошо,если они бесполезны. Это как бесполезный враг. От него не тепло и не жарко. Бесполезные такие люди. Они даже не всегда знают,что они бесполезны. Выявить таких людей,чтобы никогда с ними не дружить. Сегодня они с тобой подружатся,такие люди. А завтра перестанут тебя считать своим и будут о тебе рассказывать всякие небылицы тем,кто болтает о всяких там мыслях.

    Нужно читать такие кникги и искать таких людей для дружбы,кто правильно понимает то,что понимает Сосо. Поэтому вокруг себя нужно и собирать таких ребят. Ну пусть некоторые из них говорят пока всякие глупости,но они должны твердо верить Сосо.И не бегать с докладами к начальству.

    Начальство потому и вербует своих наушников,та как думает,что они “начальство”,т.е. “начало”. На колу мочало без конца торчало.Начинай сначало. Какая у народа все жу мудрость народная. Вот такая поговорка. А бьет не вброь,а в глаз. Сосо стал любить русские и грузинские поговорки. Они краткие. И в них-то и есть настоящий смысл. Нужно больше запоминать поговорок. Этих народных мыслей. Эту народную мудрость. При-годится. Обязательно пригодится. Эта мудрость на все времена.

    И поэтому Сосо учится. Он прилежный ученик. Его уважают учителя. Ему платят стипендию. Его уважают друзья. Об осталь-ных можно не думать. Некогда. Лучшие пойти с товарищами в горы.

    У слияния Большой Лиахвы с Курой,если подняться выше в горы, красиво. И кустарники, и каменистые гроты, и ручьи с прозрачной,холодной,звенящей водой и радужной пылью искря-щихся водопадов и холодным, пронизывющим грудь, легкие воздухом. Как хорошо думается здесь в одиночестве. Да и не в одиночестве тоже. Что-то шуршит по земле, кувыркается, вспоминаеся. Вот хорошо бы жить в горах. Разводить в пещере огонь. Готовить на нем еду. Иногда так устаешь,что и не замечаешь как уснешь среди этой красоты. А ночью луна светит ярко. Вокруг мертвая тишина,нарушаемая переодическим стрекотом всякой противной ночной сволочи.

    Зачем существуют животные? Лучше бы им совсем не жить. Была бы природа, просто одна природа....Так красивее. Стоит и молчит. И смотреть на нее приятнее. Никто и нигд не копо-шится. Не мечется, не суетится,не мешает смотреть на красоту восходящего солнца,которое больше земли. А если посмотреть в щелье. У-у-у-у... Страшно подумать...Если туда свалиться.

    - Сосо! Что задумался?-спрашивает Гоги.

    А Сосо и в ус не дует.Неслышит да и только. Или делает вид, что не слышит. Все же странный этот Сосо. То говорит,что зас-лушаешься. Ну,не то,что заслушаешься. А просто интересно. Он много читает, хорошо учится,старается. А Гоги не старается. Ло-ботрясничает. И “второй Сосо” да и Копанадзе тоже. Тоже часто дурачатся. А Сосо нет. Уж как замолчит.... Слова не вытянешь.

    -Сосо! А Сосо? Ты язык проглотил, глядя на листву де-ревьев. Что ты там увидал?

    - А пойдемте-ка лягушек давить!-вдруг предлагает Сосо.

    - Почему же лягушек?-вытаращив на Сосо глаза,спрашивает в изумлении Капанадзе.

    -Да,-вторит ему “второй Сосо”.-Чем они тебе помешали?

    -Они такие же вредные как наши учителя,как Бутырский,-говорит Сосо и дергает себя за мочку уха.

    Так он всегда делает,когда ему,вдруг в голову что-то взбредет.

    Вот и сейчас. Тихо и мирно сидел.О чем-то соображал. И,вдруг, на тебе....

    -Да здесь рядом.Я как-то без вас смотрел...Лесные лягушки. Сначала квакают, а потом строем идут. Ну как люди. Кто их заставляет так ходить? какой-то начальник у них что ли есть? Или как?

    Сосо встает.А мальчишки более подзадориваемые странным предложением Сосо,нехотя поднимаются с места.

    “Подумаешь дело?”-думает, наверное, каждый из них.

    -А это дело серьезное,капитальное!-вдруг,неожиданно заяв-ляет Сосо. Это как целым государством управлять. Не каждый сможет. А лягушек бить. Они же вредные. Почему вредные? Да потому что они-лягушки. Квакают. Пользы от них не видно. Какая от лягушек польза. Вот ты,Капанадзе,скажи!

    - А я почем знаю!-говорит неповоротливый Капанадзе.

    -А ты как думаешь?-обращается Сосо к Гоги.

    -Блох,пауков всяких там едят,-неуверенно отвечает глупый Гоги.

    -А я думаю-,заявляет “второй Сосо” нечего размышлять.-Раз Сосо говорит,то надо и делать.

    -Правильно думаешь,-отвечает Сосо.-Это правильный ответ.

    Во-первых,я уже подумал за вас.А,во-вторых,что здесь думать. Лягушки зеленые и серые,скользкие и противные. Их много. Они не такие красивые как деревья, как лес, как вода. И прямого толку от них я не вижу. Ну и что что насекомых жрут. Насекомые тоже кого-нибудь пожирают. А вот,главное это то,что они мне не нравятся. И это я знаю. А вам они тоже не нра-вятся,но вы этого еще не знаете. Это я вам расска-зываю,чтобы вы это знали. Сначала вы узнаете.Услышите. Потом поймете.И тогда уже сделаете. Непременно сделаете,если вы усвоите, что это правильно. Главное понять и встать на точку зрения того,кто правильно понял.

    -Как думаешь,Гоги?-прищурив глаз,Сосо смотрит полувоп-росительно на Гоги.

    На этот раз Гоги уже думет правильно. Он соглашается с Со-со.”Какой умный Сосо.Он много читает,-думает Гоги. И вслух произносит:

    -А давайте возьмем еще и палки,-чтобы удобнее бить было этих самых лягушек.

    -Палки-это хорошо,-покровительственно говорит Сосо.-А лучше всего их топтать.Я буду топтать.А белоручка Гоги будет бить их палками.Чтобы руки не замарать.

    -Да,он у на чистюля,- отвечает “второй Сосо”.

    -Ну зачем же топтать или палками,-неожиданно не сог-лашается Капанадзе.-Можно просто взять деревянный щит-вон стоит около дерева и сбросить всех их к чертовой матери прямо в пропасть.Ну как в шахту. Вот и все. И просто и чисто. И труда лишнего не надо.

    Тем не менее все разворачиваются и идут к тому месту,где Сосо видел скопление лягушек. Бедные животные облюбовали недалеко прохладное местечко. Им тепло. И пищи,и листвы,и мелких букашек вдосталь. Они,конечно,не знают,что час их про-бил и спасения им больше нет. Вот шуршит придорожная листва,и четверо мальчишек,круша все на своем пути начинают избиение ничего не подозревавших хладнокровных существ.

    Один их топчет, другой ковыряет палками,третий,воору-жившись деревянным щитом,сбрасывает в мелкое ущелье.Работа идет споро. Только сам Сосо и не топчет.Это “второй Сосо” топ-чет. А Сосо наблюдает. Он стоит в стороне. И в глазах его хо-лодная радость. Сосо любит природу. Сосо не любит животных. Сосо всегда скромный, хороший, чуткий товарищ.

    -Сосо! Ты же хотел топтать этих зеленых чудищ!-орет в исступлении “ второй Сосо”.

    -Но ты прекрасно вместо меня справляешься,-отвечает скромно Сосо.-Ты очень хорошо орудуешь.Ты молодец.

    - И Гоги оказывается молодец!- с удовольствием говорит Сосо. -Посмотри как ловко он действует палкой. Как настоящий лесной разбойник, убивающий своих врагов. врагам никакого спасения,правда Капанадзе?

    -А что?- отвечает Капанадзе,орудуя своим щитом.

    -А то,-спокойно разъясняет Сосо.-Ты сбрасываешь своих врагов в пропасть,но твердо не знаешь,может быть кто-то из них и в живых останется. И ночью к тебе за шиворот залезет. И холодно и пролтивно тебе будет от этого. Ты об этом подумал. Нет. Об этом ты не думал. А все может быть. Если враг не сда-ется, его уничтожают. Вот если бы твоя пропасть шахтой была без выхода,ну таким глубоким колодцем,тогда другое дело.А так ... только будущим врагам помогаешь быстрее расплодиться.

    -Но мне противно топтать их как “второй Сосо” или зака-лывать и убивать их как это делает Гоги,-пыхтя и отдуваясь от напряженной работы,так как деревянный щит и тяжелый и неу-добный, и работа у Капанадзе тяжелее,чем у других,-отвечает без тени смущения Капанадзе.

    -А это плохо потому,что ты неправильно представляешь себе свою задачу,-отвечает Сосо.

    -У тебя еще мягкое сердце и в тебе еще многой этой,как ее, жалости,-говорит Сосо и тихо смеется.

    Время странным образом не чувствовалось Сосо. Он просто жил. Он просто читал, много читал,учился в успевшей надоесть ему духовной школе. И медленно,очень медленно русский язык с его интимной лексикой, выражениями двусмысленности,пере-дающими чувства и настроения говорящего и даже молчащего,а только улыбающегося человека проникали в него своими неведомыми путями. Эти удивительные падежи,привязывающие слова друг к другу словно сыромятными ремнями сначала сковывали его неповоротливый язык. Но размягчение проис-ходило от гласных,которые можно было петь. Петь целыми предложениями. А у него был хороший слух и он любил петь. Труднее давались общие понятия. Такие существительные были самыми вредными. Они были своего рода религией. А религия это плохо. Это много непонятного. Так для себя решил он. А решив,он уже никогда не менял мнение. И шел дальше. То-есть не сам шел дальше. А мысли краткие,но навязчивые вели его куда-то,а мысли его были правильными. Так он считал.

    Поэтому он избегал “вредных существительных” в своей речи. И речь его становилась все более понятной всем,кто был еще только обучен грамоте. Этим он особенно гордился. Речь, русская речь должна быть простой и всем понятной и доступной. Это вызывает наглядность чувств. Дерево - оно и есть дерево. Зелень - она и есть зелень. Зеленая листва деревье может трепетать. Это он понимал,это он чувствовал,это он переживал. Но понять,что такое “задумчивая зелень деревьев”,выражение которое он встретил в одной из книг,казалось ему просто заумью. И поэтому это была не просто заумь,а вредная заумь.Не просто глупость,а словесная дурь. Такую дурь,например о душе, можно услышать и в духовном училище. Где у него были только отличные оценки. Даже хороших не было. Так он во всем успевал. И учителя нахвалиться не могли на него. Такого прилежного ученика. Который и русский язык учил очень прилежно.

    Но как говорил преподаватель русского языка,указывая на него своим коротким указательным пальцемь с почерневшим от грязи ногтем: “Сосо чужд интимности русского языка. И поэтому для него русский язык навсегда останется полуиностранным,т.е. приблизительным. Но ведь в конце концов, Сосо же не быть дипломатом. Хорошо, если дотянет до богословского курса семинарии.А нет,так пусть идет дьячить”.

    Сам учитель русского языка был беспропудный пьяница и забулдыга, имевший в высохшей голове, похожей на продранный от частого употребления сапог, тем не менее университетский курс русской словесности.И так низко скатившейся по общест-венной лестнице, которая не жаловала, подающих надежды юно-шей России. В бытность свою он запутался в личных делах и даже был наказуем за вольнодумство. И в конце концов оказался в Горийском духовном училище. Господи! Сколько таких забу-лдыг даже и их приличных семей украшало своим присут-ствием учебные заведения империи!

    Сосо учился у них. Но насмешливый и дерзкий взгляд его становился жестким и тяжелым. Он уже понимал.Толку вот от таких разночинцев-интеллигентов не будет никогда. У них можно учиться. Но нельзя им верить. Они знают.Но имеют много мыслей. А много мыслей для таких людей плохо. Они всегда будут докапываться и подкапываться. Словом,будут мешать.А дела делать не будут. Нет, конечно, будут. Но с ними трудно. А это плохо. А нужно,чтобы было хорошо и правильно. А правильно. А как правильно. Вот это-то пока знает только он. Это внутренне упорство,временами его одолевавшее,на сам-то деле было внутриродовым. Оно возникало где-то изнутри него. Оно было осетино-грузинским началом,которое восходило к его пращурам. И требовало от него выживания. И не просто выживания. А занятия места и положения.

    Для Кеке все было по-грузински очень просто. Она мечтала увидеть своего единственного сына Сосо в рясе. Это было ее заветной мечтой. Это было ее недостижимой мечтой. Ведь они были так бедны. И полторы тысячи рублей в год были для нее несметным состоянием. А инспектор духовной семинарии в Тифлисе, как говорили знающие люди, получал еще больше. И бесплатный стол,жилье... Все это Кеке представлялось в белом и даже не розовом цвете. Она молилась. И в молитвах призывала Господа простить ей и Сосо все их “прегрешения вольные и невольные”. И когда стирала белье в чужих людях,она все время творила молитву внутри себя,произнося лишь сердцем: ”Поми-луй,Господи..”. Эти простые слова утешали ее в конце дня и она,накормив сына простой едой,если он бывал отпущен из школы домой,укладывалась на чолопи с полным сознанием исполненного долга.

    Для Сосо же все уже было непросто. Нет, конечно, просто. Если “просто” было фактом, правдой жизни. А не бреднями души. И он хотел размышлять. Он хотел подражать мыслям великих. А великим для него был только олин грузинский поэт, философ и монах, умерший в Палестине. Это Шота Руставели. Он преклонялся перед ним. Шота отказался даже от личного счастья. Он был правдолюбец. Сосо подражал Руставели. И писал,иногда,втайне от других стихи,наполненные грустью и простотой мысли. Руставели был прав. Мысли Руставели не вы-ходили за пределы простого,пределы правды-фактов жизни.

    Он понимал его,очень понимал,когда Руставели писал:

     

     

    “..Перебью я эту стражу

    И ворота вам открою,

    Вы появитесь внезапно

    И ворветесь вслед за мною.”

     

    Великий монах писал и просто,и ясно, и правдиво.

    Грузия теряла остатки своей независимости. И не только русские были этому виной. Мусульмане тоже. При училище было татарское отделение. Учили татар. Как и грузин. Учили русскому языку. А татары писали на арабском. Тогда и грузинам следует писать по-грузински. А они пишут по-русски. Несправедливо. Эти татары,эти мусульмане всегда получали пре-имущество перед грузинами среди русских. И так всегда и во всем. Грузия маленькая нация. А мусульман в России тьма тьмущая. Они обязаны использовать русский алфавит,а не свои закоручки. У Грузии древний алфавит. Грузинский алфавит надо сохранять. Правда в Тифлисе выходят газеты на русском, грузинском и татарском языках, использующих национальный алфавит. Но ведь на Кавказе русским нет нации более предан-ной,чем грузины. И мусульмане всегда косо поглядывали на грузин за их привер-женность русской империи. И абхазы ,и чечены,и татаро-монголы,которые называют себя азербайджанцами,-все они при-соединились к России не добровольно как это сделали грузины.А сделали это они потому,что знали,что персы еще хуже русских. Все же остальные нации Кавказа лишь “склонили свои головы перед русским царем”.

    Вот почему для Сосо не только Руставели, но и грузинский автор Казбеги с его романом “Нуну” так понятен и близок. Только Коба герой романа “Нуну” смог правильно оценить прав-ду жизни и пожертвовать родиной, женой, жизнью за свободу страны. Вот это настоящий горец. Если он проливает кровь,если он разбойник по мнению других.... Это неважно. Он герой. Поэтому нет наций. И не должно их быть. Есть горцы. И не горцы. Есть герои. Есть простые смертные. И для Кавказа есть только такие герои как Коба. И больше героев нет. Коба просто горец. Он герой для всех горцев. Он пример. Он тот,на кого следует равняться остальным героям. Они пример на все времена. Сосо так желает походить на Кобу. Во всем походить. Плохих черт у Кобы нет. Может быть они и есть. Но следует ли об этом думать? Нужно думать о главном. Главное и есть правда!

    И лицо его сияет от гордости и радости. Он понимает,что только такой пример может быть примером для подражания. А вовсе не сутана монаха, который тщится освоить литургику и гомилетику. Который погружается в бесконечные описания житий агиографии. В жития святых легко войти.Трудно выйти. А потому и не следует глубоко выходит в эти премудрости духовной жизни. Главная жизнь впереди. Сделать себя самого таким какм он себя видит. А он видит перед собой Кобу. Мо-лодого Кобу. Такого долговязого парня с рябинами на лице, худого и сухого,у которого одна рука сохнет.Ну,не сохнет.А просто плохо работает.Да и важно ли это.Важно изучить науку, науку руколводить людьми. Как это делал Коба. У него и обра-зования-то не было. Он людей понимал. Он дышал их жизнью. В нем была страсть к справедливости. Вот это и есть жизнь. Это и есть правда. А не заумные уроки духовной школы,которую нуж-но окончить,чтобы поступить в семинарию Тифлиса. Чтобы нав-сегда покинуть,надоевший ему дом Кеке и ее вечные стенания и молитвы. Хочется ей,пусть молится. Ему уже всего этого предос-таточно. Для него жизнь-это вихрь. Для него жизнь-это длинная лестница. На вершине которой и грозы, и молнии, и бури, и бес-конечные штормы. И он сам на вершине. Он. Коба. И ему пят-надцать лет. И он выберет жизнь правильно. Нужно только еще подучиться. Не надо быть образованным. Надо быть грамотным. И быть героем как Коба. А Кеке? А Кеке пусть остается в Гори. Ведь для нее нет ничего, кроме Гори. А есть Бог? Которому она молится. Ну и пусть молится. Он пойдет другим путем.

     

     

    ГЛАВА ПЯТАЯ

     

    Не ревнуй злодеям,не завидуй

    делающим беззаконие,ибо они как трава,

    скоро будут подкошены...”

    Пс.,36,1.

     

    Выйдя с похвальным листом из училища, Сосо (уже Коба среди товарищей) не боялся своей головы, своего ума, но пове-дение его среди учащих,то-есть,учителей,попрежнему было при-мерным и показательным.Тяжелое это дело в голове иметь одно,а поведения быть другого. Даже если очень захотеть,-не каждому дано. А тем более юноше пятнадцати лет. В это время мыслей казалось бы никаких. То-есть ,они конечно есть,но еще детские, а не серьезные, еще взятые из учебников да навеянные строгими голосами учителей да наставников.

    Но не тут-то было.Коба имел свое мнение обо всем про-исходящем. И это мнение было твердым. Такая форма внут-реннего резонерства свойственна обычно детям из интелли-гентских кругов, где обучаются даже и музыке. И в совершенстве с детства изучают там всякие языки. Но здесь дело совсем другое. Совсем иное. Здесь горец-герой встал в душе юноши,но не мужа,встал во весь рост и навсегда.Встал во всей своей народной простоте. От бесприютной домашней забитости и внутреннего упорства и сопротивления, обеспеченного строптивой кровью пращуров, от симптомов лютой ненависти,пережитой в результате инфекционной болезни, возникло чувство внутренней правды, которая изначально всегда проста.И поэтому он,Коба,как носитель этой правды является ее выразителем. И будет выра-зителем такой правды до конца своих дней. Эта “правда” должна была найти выход из него самого. Она должна была излиться на окружающих. Которые способны были ее постигнуть.Те,кто не понял “его правды”-все без исключения его враги. Хотя этого они еще пока и сами не знают. Поэтому пока они еще могут быть его друзьями. Но обстоятельства жизни все поставят на место. И это важно. Потому что правильно. И душа юноши, имеющего такие установки, становится кремнистой и не податливой. Предсто-ящие суровые обстоятельства жизни, только отверждают ее для принятия будущих единственно правильных решений,про которые говорят:”Его ведет Судьба”.Но судьба ли?

    В Тифлисе духовная семинария не поразила Кобу своим убожеством. Да и как поразить. Если более бедной была их комната в Гори. Да и горийское духовное училище не блистало чистотой комнат.И запахи постных блюд настраивали желудки на иное восприятие пищи, чем пища духовная.

    Учились за страх, а совесть оставляли про запас. Если пот-ребуется. На всякий случай. Однако о таких случаях история умалчивает. Главное Кеке уже не было рядом. И его уже не могли смущать ее молящие глаза с явным и бесконечным стра-данием, смотревшими на него. А это уже была воля. Последние начала, связывавшие его с домом, с правилами поведения грузин-ского родства, рассеялись как дым в атмосфере на половину взрослых и развитых ребят, панически боявшихся только верста-ния в солдаты.

    Ученики находились на полном обеспечении семинарии. И подчинялись круглосуточно его распорядку. Редко кто из учеником ходил по помещениям в одиночку. Принцип “стаи” поощрялся самими условиями жизни семинаристов. Это был своего рода принцип “коллективного руководства”. Своя небольшая стая проверенных и преданных Кобе семинаристов у него уже была. “Второй Сосо”,Капанадзе и Гоги вместе с Кобой поступили в тифлисскую семинарию.

    Когда семинарские монахи оставляли учащихся без присмот-ра, серые классы, грязные окна семинарских комнат сотрясались от стона голосов полных энергии и задора. Появление нед-ремлющего ока свирепого инспектора монаха Абашидзе прев-ращало весь этот зверинец молодых павианов в немую груду дурно пахнущих тел, внимающих гипнотическим пассам своего удава.

    Удав был неповоротлив, но зол, холоден и бесстрашен. При необходимости пускал в дело кулаки. Или избивал жертву до полусмерти в своем кабинете. Откуда не раз и не два слышались душераздирающие крики его несчастных. Он запретил публичное истязание другим учащим семинарии. И меру наказания и способ его исполнения взял на себя.

    -Господь простит,-была его обычная фраза.

    -Кого Господь любит, того и наказует, - добавлял он любезно.

    И методично и садистски наказывал семинариста, обладая недюженной силой и громадной властью в стенах семинарии.

    Бутырский по сравнению с ним был разве что ангел, спус-тившийся с небес для проповеди слова Господня среди учащихся тифлисской семинарии.

    В семинарских комнатах было душно, когда на улицах города было прохладно. В семинарских комнатах была настоящая под-вальная холодина, когда на улицах пели птицы, дул ветерок и стояло сияние земного цветения, способного растопить алкание и злобу.

    Прежде всего семинаристы делились по кастовости на мест-ных, тифлисских, и прочий сброд, появившийся из других городов Грузии, где были духовные училища. Местные смотрели презрительно на прочий сброд. А “сброд” отвечал местным тем же, добавляя к своей ненависти еще и крепкие русские выра-жения, которые без особого труда усваиваются всеми почему-то иноязычным, не русским населением.

    Удивителен русский язык.”Он и всесильный, и могучий ,и прекрасный”,он являет твердость и ласковость всех языков:от итальянского,французского до немецкого, но он обладает такой мощью лексики от “матери” и от “отца”, которой не обладает никакой другой язык в мире. Эта удивительно душистая помесь существительных,прилагательных и глаголов вместе,то-есть пред-метов,их качеств и действий в одном лице есть язык,почему-то понимаемый скотиной. Наверное,от страха за свою собственную жизнь. Которая коротка.

    Эта душистая лексика страха и скотского содержания в стенах семинарских классов, спален и даже самой святыни, пахнущей постной кашей и несвежей жареной рыбой,-семи-нарской столовой, не говоря уже о храме, где запах ладана смешивался с самой бедностью в ее неприкрытом виде, прони-зывала весь смысл содержания семинариста.

    Старшие дежурные, старшие спальные...,старшие над млад-шими, учащие на учащимися -сложная иерархия внтурисеми-нарских отношений заключалась в подсматривании, подслуши-вании,слежке гласной и негласной. Эта была система, унаследо-ванная от старой бурсы и смягченная успехами цивилизации русского языка на литературном поприще.

    Существовала как бы забота о подрастающем поколении бу-дущих священослужителей. И как бы такой заботы и не сущест-вовало. Существовали как бы благие намерения. И как бы эти благие намерения рассыпались впрах от совместного бессилия преодолеть трудности жизни текущего момента, который всегда оставался быстро текущим, никогда не останавливался,но в своей занудности, бестолковости и беспринципности делать “хорошо”, а получается всегда почему-то “плохо”, все эти благие намерения и составляли смысл безалаберной жизни семинарии. То-есть от-сутствие смысла пребывания в ней.

    Хотя смысл-то на самом деле был. В результате окончания такой семинарии и получения через шесть лет, по окончании бо-гословского курса, новых возможностей в жизни.

    Шагание по лестнице жизни...По ступеням должностей,кото-рые, хотя и редко, но открывались перед убогим сословием из деревень и весей. И многие находили в этом свое призвание. Многие, но не Коба. У этого был свой мир ценностей, возни-кавших в его зрении в форме действий и представлений, в которых учеба уже не являлась чем-то необходимым и само собой разумеющимся. Чем проще и яснее, тем лучше и дальше. Чем дальше, тем проще. Чем проще, тем ближе к правде. А “правда” выписывадась в его сердце как русский колобок. Но, который и от лисицы уйдет. И в воде не утонет. И в огне не сгорит.

    Училищные инструкции требовали распорядка работы для учащихся. А распорядок всегда бюрократия. То-есть такое сос-тояние дела, когда дело должно делать, но при определенных обстоятельствах можно его и не делать. Старшие спальные должны внимательно следить за порядком в спальнях семи-наристов,помогать тем кто лишь недавно переступил порог семинарии. Но это дело можно поставить и на практичекую ногу. Что и делали спальные. Они не только заставляли застилать постели за себя. Но и по многу раз до прихода дежурного, выделяемого из монашествующей братии, издевались над новичками,требуя от них многократного перестилания постели. Такой порядок вещей считался естественным и не под-вергался сомнению в его справедливости. К слову надо сказать,что Коба на втором году обучения назначенный спаль-ным дежурным так сумел организовать это дело,что за счи-танные секунды все самостоятельно быстро и красиво застилали свои постели. Что вызывало восхищение даже у дежурных монахов из преподавателей. От исполнителей не требовалось никаких подношений Кобе. А только честное и беспрекословное подчинение и не только,когда он исполнял свою семинарскую должность. А, вообще, когда он того требовал. Эта удивительная способность Кобы захватывать силу и волю окружающих его семинаристов, превращая их в колесики и винтики исполнения “общественных поручений”, а вовсе не поручений самого Кобы, как считали окружающие, прославила его в семинарии уже в первый год обучения. И он стал известен даже самому свирепому Абашидзе. Который с этих пор внимательно, злорадно и подоз-рительно стал, не глядя на самого Кобу, приглядываться к долговязому семинаристу.

    Что же касается самого Кобы,то он превратил бюрократи-ческие замашки семинаристов в своего рода коллективное вы-полнение семинаристами механических операций. О которых теперь они даже и не задумывались. Они просто делали. И это был процесс бездумного исполнения. Автоматизм, спасавший многих от выполнения кучи мелких обязательств перед “стар-шими” . Они уже не платили им “дани” в форме завтраков, обедов,булок,кусков колбасы и других видов подачек,искони су-ществовавших в семинарии.

    Такое положение дела не могло пройти бесследно для самого Кобы. Налаживание им “производства поведения” семинаристов между занятиями вызвало кучу негодования среди старших по курсу. Мнения разделились. “Меньшинство” было за Кобу. А терявшее дармовые завтраки и обеды составили большинство. Так возникла “большая склока”. Которая и была доведена до сведения Кобы в форме “черной метки”-продолговатой бумаж-ки,окрашенной в черный цвет и означавшей скорую физическую расплату за нарушение неписаных законов семинарии. Коба как и всегда ответил на такое внимание “старших” презрительной улыбкой и виртуозными ругательствами в полголоса. Он уже давно понял,что дело не в “истине”, но “правде” . А “правда” -это победа и торжество над собственными врагами. И они имеют гораздо большую цену,чем какая-то там “истина”.

    События развивались молниеносно. На занятиях по “житиям святых”- инспектор Абашидзе,который сам считал себя одним из столпов агиографии,сурово произнес:

    -Сильвестр Джибладзе! Рассказывайте житие великомученика Евстафия Плакиды.

    Сильвестр Джибладзе был главой “большевиков”против Кобы.

    Он считал,что только “чистые грузины”,а “не какие-то осе-тино-грузинские выродки” должны изменять законы семинарии.

    Сильвестр числился прекрасным студентом с большим бу-дущим. У него был один, но существенный недостаток для семи-нарии. Он был слишком “чистым грузином”. И слишком часто подчеркивал это свое мнимое превосходство перед другими семи-наристами. Рука об руку с этим недостатком, которое мнилось самим Джибладзе как достоинство, шел второй не менее значительный. Это была вспыльчивость.За которой уже и сам начальник переставал быть начальником. И авторитетов в такой момент у вспылившего Джибладзе уже не было и быть не могло.

    Джибладзе начал с места в карьер:

    -Великомученик Евстафий по крещении Плакида, бывший военоначальником при императорах Тите и Траяне,творил дела милосердия.

    Абашидзе,любивший полные ответы по его предмету и неу-коснительно требовавший исполнения буквы жития сказал:

    -Джиблазде! Сегодня 20 сентября. День поминовения кого? Святого! Поэтому как следует говорить?!

    -Святой великомученик Евстафий...,снова начал Джибладзе,-...на быстром коне,охотясь на оленя, увидел между его рогами сияющий Крест.И услышал глас:”Зачем ты гонишь меня, Плакида?”

    -И Плакида спросил:”Кто Ты,Господи,говорящий со мною?”-добавил Абашидзе.-А что ответил ему олень?

    -Я-Исус Христос,Бог,воплотвшийся ради спасения людей и претерпевший вольные страдания и Крестную смерть,- бодро отвечал Джибладзе.

    И тут происходит совсем непредвиденное. Семинарст Девда-риани,который перед занятием о чем-то содержательно разгова-ривал с Кобой и учтиво кивал ему головой, а в этом Гогохия мог поклясться со всей определенностью.И который в “большой склоке” принимал участие на стороне Кобы,обратился с вопросом к Абашидзе.

    -Господин инспектор! Извините,что я перебиваю ответ семи-нариста Джибладзе. Вы же позволяете задавать вопросы во время своего занятия! У меня вопрос к Джибладзе.

    Монах Абашидзе, поощрявший перекрестные вопросы между семинаристами, хмуро кивнул Девдариани.

    Девдариани начал официально как это было принято на уро-ках Абашидзе.

    -Скажите семинарист Джибладзе,скажите! Святой великому-ченик Евстафий увидел оленя за свои добрые дела как римля-нин? А если бы я сотворил такие же добрые дела как святой великомученик Евстафий? Я бы тоже сподобился чуду?

    Девдариани был абхаз. И часто к месту и не к месту под-вергался осмеянию со стороны Джиблазе именно за свое не гру-зинское происхождение.

    Но Девдариани знал,что Абашидзе выходец из Сухумского мо-настыря. И гордится своим сухумским прошлым. И он не даст его в обиду. Поэтому так смело задал щекотливый вопрос.

    Джибладзе покраснел. Зрачки его глаз расширились. Но будучи крайне убежденным в собственной точке зрения на роль грузинской нации ответил,не учитывая настроения Абашидзе:

    - Абхазы не грузины,хотя эллин - грек Ясон и пришел на их земли. Римляне считали себя эллинами и совершили много богоугодных дел. Абхазы не способны творить добрые дела. Они должны смиряться. А там как Богу угодно...

    Но только он успел произнести эти слова, весь класс как завороженный смотрел уже не на Джибладзе,а на Абашидзе. Глаза которого налились кровью. Абашидзе стоял возле Джиб-ладзе и уже почти шипел ему в лицо:

    -А ты чистый грузин? Ты дрянь! Господь само смирение! Для него все люди равны! А ты - чистый грузин -дрянь! -повторил Абашидзе.

    Но в тот самый момент,когда Абашидзе повторял эти слова, ярость охватила Джибладзе. И он что есть силы, со всего размаха ладонью ударяет Абашидзе по лицу.

    Класс замер только на секунду. В следующее мгновение Абашидзе,вывернув руку семинаристу уже волок его к себе в кабинет. Где раздавались только удары. И гробовое молчание избиваемого.

    Уже на следующий день Джибладзе был исключен с позором из стен учебного заведения. И стал героем в стенах семинарии.

    Но что удивительно! “Большая склока “ против Кобы сама собой распалась. И даже “большевики” стали прислушиваться к его, Кобы, советам. А сам Коба среди своих “меньшевиков” говорил грубоватым голосом:

    -Эти самые склоки имеют положительную сторону. Они ведут к монолитному руководству.

    И действительно, в семинарии больше не образовывалось против Кобы никаких склок. И это было совсем удивительно. А сам Коба среди бывших “большевиков” получил кличку “кинто”.

    Что означает плут, циник, способный на все или почти на все человек.

    Поскольку уже многие из сподвижников Кобы имели право не только носить усы, но и не брить бороды,то,само собой,такие достижения в области внешних форм лица сопровождались и достойным возлиянием грузинского красного вина в питейных заведениях Тифлиса. Такое самообразование лица семинариста от его природы,с одной стороны,а с другой поднятие собственного авторитета путем принятия от полноты души одного, другого рога красного вина, делало семинаристов сторонниками нерегламенти-руемого чтения светской литературы как способа духовного роста.

    Дело в том, что дни семинарии проходили до простого моно-тонно и однообразно. Жизнь проявляла себя вставанием в семь утра. Протухшие кислой капустой и тухлыми яйцами спальни семинаристов являли собой по утрам предел бодрости и моло-дости,с одной стороны, бившей ключом из тел семинаристов,а с другой уныния долготы дня, который нужно посвятить занятиям в классах.

    Утренние молитвы читались наскоро под строгим надзором монахов,наблюдавших за семинаристами с глухой безразличной ненавистью.

    Чаепитие напоминало мелкий колокольный звон,исходивший от беспрерывного стука металлических кружек о здоровые мо-лодые зубы учащихся с ненавистью вспоминавших о следущем этапе экзекуции - занятиях в классных комнатах.

    Коба уже усвоил, что занятие в классных комнатах дело вы-нужденное, но по содержанию тоскливое и бесполезное. Он уже умел писать,читать. И мог научить этому трудному, но интерес-ному занятию других. И мог это сделать без посторонней по-мощи. А все ведь остальное зависело от самого себя. Как ты себя сам образуешь. Ну не слушать же до конца эти бесконечные глупости о Боге, вдалбливаемые в головы учеников суетными преподавателями. Да преподаватели читали свой предмет по книжке, которую можно, если уж очень зохочется, взять в семи-нарской библиотеке. Но хотелось все меньше. То-есть учиться вовсе не хотелось. А хотелось заниматься тем,что было самому интересно.

    А интересным становилось то,что было уже за стенами семинарии,куда попасть-то было не просто,то-есть очень трудно. Ведь впереди после классов была снова молитва. А только потом чаще всего постный или с вкушением рыбы обед. По мере того как сами преподаватели-монахи становились более упитанными, а физически слабые семинаристы покидали семинарию для клад-бища, все более привлекали Кобу отлучки из каменного мешка семинарии между тремя и пятью часами. Такие отлучки были позволены уставом семинарии. Затем ворота семинарского общежительного дома закрывались. И начиналась мучительная по своей суетности и унылому однообразию перекличка.

    Поэтому как только начинались свободные часы, Коба вместе со своими сторонниками отправлялся по тифлисским питейным заведениям промышлять радостями жизни, коллективным упот-реблением красного сухого вина,которое нравилось ему все больше и больше. Не потому что он любил напиваться. Вовсе нет. Он пил много,не пьянея. Сказывалась внутренняя закваска покойного Безо. Он за Сосо выпил больше,чем следовало теперь выпить его сыну. Да совсем и не это интересовало Кобу. Вино было приятно на вкус,терпко. Совсем другое было интересно. Друзья его напивались,иногда,до положения риз.То-есть,напи-вались по- свински. И было даже очень небеынтересно наблю-дать не только за их поведением в пьяном состоянии, но,главное,за их разговорами. И Кобе это доставляло безгра-ничную внутреннюю радость. Он даже не менялся в лице,если его сподвижник как-то начинал его поучать или ругать. Или вообще высказываться на всякие злободневные темы, в которых его личный авторитет тем или иным путем затрагивался. И на него,этот самый авторитет наносились не слишком уж яркие краски. Или,наоборот, сказители слишком превозносили его достоинства.И в том,и в другом случае он становился весьма, весьма внимательным к оратору,всячески побуждая его к выска-зываниям,высказываниям детски откровенным.

    Потому что он чувствовал,он знал и вся его душа трепетала от этого внутреннего знания,что откровенность - это “прямое зло”. Будь то в хорошем или совсем плохом смысле. Если чело-век говорит как он считает правду откровенно или так же от-кровенно лжет. То и другое есть умысел. То-есть-зло! Во время принятия на грудь очередного рога, Коба больше молчал, и в этом он видел еще одно свое преимущество перед другими. Другие говорили. И своим разговором наносили себе прямым или косвенным путем вред. “Во-первых,-размышлял он,-среди семи-наристов присутствуют наушники. Это,во-первых. Во-вторых, говорящий высказывает публично свою точку зрения. И это плохо. Такая точка зрения должна иметь цель. Но,скорее всего, она бесцельна. Потому что подогревается вином и откровенным внутренним состоянием говорящего. А это еще хуже. Она рас-крывает внутреннее содержание говорящего. И если такой гово-рящий его друг, то он может стать и врагом. Если так говорит часто и откровенно.” Поэтому сам Коба вел застольные бесе-ды,если ему самому случалось говорить только в рамках доз-воленного своего рода “цензурой” семинарии. Его высказывания относительно монахов и преподавателей семинарии были всегда продуманы и нейтральны по своему содержанию. Так что у слушающих даже создавалось,иногда,впечатление,что и сам Коба мог быть наушником. Но,конечно,этого не могло быть.Потому что не могло быть никогда.После одной из таких попоек, во вре-мя которой Коба в трактире, вдруг, вновь встретился за столом с Сильвестром Джибладзе,который,хотя и был вышиблен за оп-леуху Абашидзе из семинарии,но находился в Тифлисе,после та-кой попойки Коба кое-что для себя понял. А понял он то,что с Джибладзе нужно дружить. Он за стенами семинарии. Он ему не соперник. Но его ребята тянутся к этому герою от семинарии. Ну не каждый же ухитряется дать оплеуху инспектору! Поэтому он герой. Но этот герой возглавлял “большевиков” против Кобы. Теперь для них он никто. Но для Кобы может быть полезен. Но полезным он может стать только в том случае, если Коба станет называть его “как бы учителем”. При этом “как бы” можно иног-да, только иногда, опускать. И тогда можно будет понять,что представляют собой новые друзья Джибладзе: Ной Джардония и Николай Чхеидзе. Которые и деньги имеют на посещение вин-ных погребов Тифлиса,а они,как говорят,получают эти деньги из кассы рабочих железнодорожных мастерских от слесаря Кали-нина. У рабочих, несмотря на их бедность, денег много больше, чем у семинаристов. Если они дают,а не берут деньги,значит деньги у них еще есть. А друзья Кобы любят деньги. Для Кобы же они зло. Но без денег не бывает коллектива.

     

     

    ГЛАВА ШЕСТАЯ

     

     

    Надеющиеся на силы свои

    и хвалящиеся множеством богатства своего!

    человек никак не искупит брата своего...”

    Пс., 48, 7-8

     

    -Господин инспектор, господин инспектор,- в кабинет инс-пектора Абашидзе просунулась голова семинариста Аркомеда.-Господин инспектор,позвольте довести до вашего сведения.

    Фигура Тодеса Аркомеда уже полностью явилась глазам инс-пектора Абашидзе, образуя собой существо угловато-длинного роста с вытянутым крючковатым носом, лежащим почти на верхней губе, вывернутой в направлении этого самого лезвие-подобного носа. Глаза Аркомеда были встревоженно-круглыми и настолько выпуклыми,что казались помещающимися на тонких ниточках.Ну как у таракана. Вся фигура Аркомеда являла собой угодливость и послушание в высшей степени пластичности этих двух свойств.

    Абашидзе не долюбливал Аркомеда, но как и всех наушников семинарии поощрял вниманием и разрешал им по их первому поползновению являться к нему в кабинет.

    Вот и на этот раз инспектор, занятый рассмотрением предла-гаемого старшим начальством уменьшения сметы содержания се-минарии,тем не менее отложил бумаги в сторону. Его громадные кисти рук,кулаками которых он увесисто обрабатывал непос-лушных семинаристов уперлись в столешницу,и он почти с улыбкой, достойной пьяницы и бродяги, сказал:

    - Раз вошли,Аркомед,значит вам этого хотелось.Значит у вас есть дело. Повод. Выкладывайте.Что у вас?

    - Инспектор,я к вам по важному делу.Вы же знаете как я всегда внимателен на ваших лекциях.Вот и в этот раз я вас внимательно слушал.Но я вовсе не об этом хотел сказать. Я о другом. Ну, вот значит. Слушаю я вас внимательно. А сам краем глаза,извините конечно меня за такое безобразие, вижу через плечо соседа, что делает Джугашвили. Джугашвили,вы знаете,так раньше хорошо учился. А теперь все хуже и хуже. Ну вы об этом, господин инспектор, конечно знаете. Да как не знать. Вы, господин инспектор,как говорится,всех нас как через увеличи-тельное стекло видите. И это правильно. Потому что вы очень умный. Такой ум, господин инспектор, вам сам Господь дал. Так вот. Смотрю, значит я,что делает Джугашвили. А мне все видно. А он пишет записку.Это когда вы нам всем житие преподобного Саввы рассказываете. Представляете себе. Пишет. Что такое он пишет. Я думаю. А сам вас все равно внимательно слушаю. Внимательно вас слушаю, господин инспектор.

    А Джгушвили пишет. Пишет на грузинском языке запис-ку.”Кому пишет? И о чем пишет?”-думаю я. Туда-сюда. Хочу по пристальней взглянуть. Но не все удается рассмотреть. А хочется, чтобы вам все по порядку рассказать. И вот,наконец, я понимаю,что он там такое пишет. О журнале.

    - О журнале?-эхом с мгновенным вниманием опытной гончей собаки произносит Абашидзе.

    Почувствовав к себе неподдельный интерес инспектора, Ар-комед уже не торопится и начинает излагать материал, плавно грассируя словами. Это обычно с ним происходит тогда, когда все что он говорит ему необычайно нравится.

    -Избави Бог, я всегда очень скромен и ничего худого ни о ком не могу сказать как только правду. И в этот раз вижу точно. Пишет о журнале. Что экземпляр его следует передать. А вот кому передать? Я этого не понял, господин инспектор. Я уж и так и этак примащивался. Даже боялся,что вы заметите мое не совсем хорошее поведение. Я боялся. Но это еще не все. Это еще полбеды. Джугашвили дальше писал. Писал,что он, ослепни тот кто неправедно любит подсматривать, уже отредактировал второй экземпляр журнала.

    - Постой,постой! Так что же они там.... Джугашвили издает журнал что ли ? Ты случаем не рехнулся Аркомед? Ты понима-ешь,что говоришь?

    -Можете смеяться надо мной, можете по мне кулаками бить. Но точно так. Говорю вам как на причастии. Джугашвили издает журнал. Я лучше яд приму. Но всю правду вам, господин инс-пектор, как на духу расскажу. Как только занятия окончились и началась церковная служба, то я точно видел, что Джугашви-ли,притаившись в рядах во время службы, сначала читал,а затем передавал,умеючи незаметно,по рукам, этот самый журнал. Я точно видел,что он на грузинском языке.Вы знаете,если я что захочу,то всегда добьюсь. Поэтому после службы я втерся к тем, кому передал журнал Джугашвили. Это был семинарист Цулу-кизде. Жизнь в семинарии,скажу я вам,хорошая школа,которую всем настоящим людям нужно пройти. И все делается тихо, незаметно.Читают там запрещенного Толстого,Писарева...Я хоро-шо запомнил слово,которое они произносили. То-есть, Джуга-швили говорил: “конспирация”.А “конспирация”-это когда неза-метно все делается,тайно.Но не должно же быть никаких тайн от вас,господин инспектор. А они... все скрывают от вас. У них все секреты,все секреты...Нет....Это надо понять,это надо почувст-вовать, это надо пробыть на моем месте, чтобы, страшно подумать, как мне это их удалось выследить. Вот и все,господин инспектор.

    - Очень хорошо Аркомед ,что вы своевременно мне обо всем этом происшествии доложили. Никому только об этом больше уже не расссказывайте. Дальше я сам всем остальным займусь. И сделаю выводы. А вам я дам отпуск домой на несколько дней за ваше хорошее обучение.

    -Мне хорошо, господин инспектор- я сирота. Но у меня на примете есть девушка. И перед рукоположением во священника я хотел бы побывать в ее семье. С тех пор как я себя помню в семинарии, я в таком почете никогда не был как сейчас. Такое громадное ко мне внимание от вас, господин инспектор. Я всегда читаю заздравную молитву и утром, и вечером по вас. Мне хорошо-я сирота. Но должен заботиться о своей будущей семье, господин инспектор. А денег не хватает.

    -Вот и хорошо. Сейчас пойдешь и пригласишь ко мне зайти эконома Мгеладзе. Я скажу ему,чтобы тебя поощрили денежной премией на время отпуска. Поскольку у тебя здоровье неважное. И ты вообще сирота. И с тобой, иногда,семинаристы обращаются нехорошо. Бьют ногами под столом во время трапезы. И иногда крепко щипают.

    -Да,господин инспектор! Кусок за обедом,иногда,в рот не идет как плохо бывает. Бьют ногами. Обзываются. Нехорошими сло-вами. Особенно усредствует Джугашвили. Вы,наверное,не знаете какой у него поганый, совсем поганый язык. Такие слова при-думывает, такое выделывает словами! Что лучше иногда и пинок в зад, но не терпеть такого оскорбления словами. Сколько по вашему я получил затрещин и оплеух от друзей Джугашвили? А их повсюду в семинарии развелось столько... Что и не знаешь, кто тебе друг, а кто враг. А так обзывают,так обзывают... Но не плакать же мне, когда меня называют “Губонос”! Вот так прямо и зовут. А я -сирота,господин инспектор,-заканчивает Аркомед и удаляется из кабинета Абашидзе, пятясь задом и заискивающе улыбаясь.

    Когда Автандил Мгеладзе переступил порог кабинета инс-пектора,то Абашидзе встретил его от всей души широкой улыбкой:

    - Ну,что же вы, отец эконом,смету так неумело составили,что даже губернатор не решается ее заведомо изменить,чтобы уве-личить наши поступления! Вы этим может быть и улучшаете несколько положение дел. Но явно не в пользу семинарии. А пользу отдельных наших жертвователей, которые часть своих средств вкладывают в карманы учащих самой семинарии. Я,наде-юсь,что вы меня понимаете,отец эконом.

    Отец эконом, пыщущий здоровьем монах среднего роста и упитанной наружности,обладающий тонким голосом евнуха,отве-тил учтиво-льстивой улыбкой:

    - Вы в таких обходительных выражениях высказали мне ва-ши замечания об утруске и усушке части сметы семинарии,что у меня создается впечатление, будто вы забыли... Ведь часть средств отпускается семинаристам старших годов обучения. Это ведь они поддерживают порядок, мир и спокойствие души и тел учащих. Ведь одних рук монахов, бесцельно обшаривающих постели, тумбочки и карманы семинаристов не хватает для под-держания порядка.

    -Ну,об этом,отец эконом,можно было и не вспоминать. Вот кстати и Аркомед,вас ко мне пригласивший,тоже нуждается во вспмоществовании....Не забудьте об этом. А то в последний раз вместо положенных пяти рублей вы отпустили только рубль. Да еще долго внушали получателю какой вы образцовый благоде-тель. Как будто бы не я отвечаю за эти непредвиденные расходы. Которые в смете стоят строкой. А суммы отпускаются не в полном порядке. Хотя вид делается, что в полном. Это же на вашей душе грех. И делу вред. Мы должны быть уверены в поведении наших учащихся. Это во-первых. А, во-вторых,следует полными суммами поощрять наших помощников. Они помогают делу воспитания...

    - Все-то вы знаете, все-то вы ведаете. Когда только успеваете за всем присматривать и нас грешных тоже на путь истиный наставлять. А мы действительно в грехе среброимства, в грехе чревоугодия, в грехе винопития себя должны упрекать. В этом вы правы. Но вот костей мы никому не ломаем. В этом греха нет. Рукоприкладством занимаемся. Таить этого нельзя. Да и как утаить. Если синяк под глазом у семинариста стоит. А сосед подтвердить может. Может. Что это не он поставил ему такой красивый, отливающий всеми цветами радуги синяк,что и при свете самой маленькой церковной свечики горит ярким пла-менем. Но в чем мы себя упрекнуть не можем,отче инспектор, так это в том, что ребер, ключиц и рук мы семинаристам не ломали. И на кладбище семинаристов раньше времени не от-правляли. Не можем мы взять на себя такого греха,отче.

    -А никто вам этого в грех и не ставит. Еще чего. Каюсь. Рука у меня тяжелая. Бог силой не обидел. И за себя постоять мог. И за Веру, Царя и Отечество всего себя отдам без остатка. А плоть человеческая хрупка. Ой, как хрупка! Это она с виду такой крепкой смотрится. А как вдаришь в скулу. Зубы так и сып-лются. Чудно да и только. Иногда, правда отец эконом, не сораз-меряю силы своей. А ведь жалеть нужно семинаристов. Сла-бенькие есть из них.В чем только душа держится. Ну, из города. Те посильнее, упитанные. А вот из села... Кажется на воздухе горном живут, а такие слабые есть. Насмерть валются да и только. Но ведь все для пользы души учащихся и делаю. Крем-инист путь спасения!Кремнист.

    - Да что говорить! Нынче студенты да рабочие разлагают наших учащихся. И семинарист - душа простая. Нет,нет да и проникается презрением к богословской науке,читает всякие там романы,да новейшие теории. Где и человек-то не сосуд божий,а образина обезьяны. Некоторые наши воспитанники так увлека-ются, что дух смирения покидает их, и они становятся на путь прекословия начальствующим.

    -Если бы, если бы отец эконом,только начальствующим. А то ведь и рясу священника сбрасывают. Вот что худо. Образ божий теряют. Одно свинство и непотребство оставляют. Абстрактным материализмом занимаются. А в нем не то что большой грех. А погибель всем нам. И светлые души наших семинаристов прев-ращаются в смрадные узилища греха. Из которого и выхода-то нет. Вот что худо, отец эконом. И в этом мы с вами несем ответ перед Богом и Богоспасаемой страной. Нельзя им дать загубить нашу страну. Каждая погибшая душа семинариста-это станов-ление врага церкви. Если из семинаристов идут в революцию сегодня, то завтра начнется разрушение не только веры, но и Столпа и утверждения Истины-Церкви.

    -Церковь-Столп и утверждение Истины! Как верно ска-зано, отче инспектор! Как верно! Тогда и город, и деревня, и что страшно подумать, весь православный люд, может откачнуться от веры, веры отцов. Даже подумать страшно. Что произойдет! И все это материализм,-проклятый душегубец душ человеческих....

    -Если народ откачнется от веры, то порушены будут и церк-ви, и монастыри, и святоотеческое предание. Представьте! По всей многострадальной России и тьма, и глад, и мор! И всюду торжество нечестивых. А что человек? Грешный сосуд без Веры! Сосуд без масла Духа! Сосуд без Единого Творца! И погибнет Святая Русь. И восторжествуют басурмане, инозмецы. Которые, ежели не купцы, а философы, то прозывались иосифлянами во времена Ивана Третьего, собирателя земли русской, уже не ба-сурманами,а жидовинами.

    -Жидовская ересь!-отче инспектор.-Это единственный пример на Руси сожжения в клетках на людях жидовствующих Федора и его брата Волка Курицыных, Максимова и других.Вот как вы верно все это развернули и достославно разъяснили мне скудо-умному. А я ведь, грешный человек, думал,что ваше рукоприк-ладство грех есть. Вот как! А теперь вижу и умом, и сердцем прозреваю, то вы, отче, самый что ни на есть мягкосердчечный человек, Бога славящий и по справделивости чад его наказую-щий. Господи! Неисповедимы Твои пути.... Вот,кажется как будто, что понял уже все в Писании умом. Ан нет! Сердцем не разумеем Его Славы!

    -Вот поэтому-то,отец экэоном,я и призвал вас,чтобы вы поня-ли,какой грех совершаете,когда удерживаете часть сметы,не выплачивая из нее суммы нашим добровольным помощникам. Ведь это они помогают нам блюсти в том числе и законы Божии. Нехорошо называть такого человека соглядатаем. А как его называть. Наушником! Он ведь на ухо нам все передает,кто может нам свою опасность содеять.Ну,пусть наушник! Он добро творит. А мы по всей своей семинарской занятости не можем везде, просто не можем везде поспеть. Успеваем, иногда, семи-наристов обшарить, да в тумбочки, да постели к ним заглянуть. Этого мало. Нужно,чтобы наш глаз,глаз Божиего Духа следил недреманно за возможными духовными нарушениями. Нельзя такое Божье дело на самотек оставлять. Потому как от всего этого может произойти бед непредвиденное количество. А не то,что просто нас начальство хулить будет за проступки семина-ристов.Это плохо.Но это не главное.Начальство-то оно тоже под Богом ходит. А этот Джугашвили! Я все о нем думаю, отец эконом. Беднота. Нищета дома. Но ведь как старался,как ста-рался. Какие в листе успеваемости оценки! Во всем поспевал в училище.

    -Да и в семинарии тоже,-отче инспектор.-Живой,подвижный, голос прекрасный,память такая,что и вашей памяти не уступит, прости Господи.А вот,что не занятие,то все хуже и хуже.

    -А со своекорытниками как обращается! Все его признают,все слушаются. А он даже голос,когда с ними разговаривает,не повы-шает.

    -Я никогда не видел,чтобы он кого-нибудь ударил. Или в дра-ке участие принял. Все в стороне, все в стороне. И пьяный как его отец сапожник не напивается, когда оказывается в кампании за стенами семинарии. Уж вам-то это достоверно известно, отче инспектор.

    -Да надул. Вот уж точно надул. Ведь какие против него сведе-ния-то поступили. Ведь он начал со дружками издавать рукопис-ный журнал. Мне уже второе, или третье сообщение на этот предмет делают. Я на этот предмет и решил с вами, отец эко-ном, посоветоваться. Вы ему уменьшите стипендию на том основании, что я сейчас ему по поведнию выставлю оценку “плохо” и объявлю выговор за занятия не установленные расписанием. Под эти будем понимать - ведение рукописного журнала. Там особенно крамольного ничего нет. Просто надоедает им русский язык,и они хотят говорить по-грузински. Привыкли дома-то только ко грузинскому языку. Но уставом семинарии такие дела не поощряются. А раз не разрешено, то и делать не следует. Вот мы его за это дело-то и накажем. А вы проследите,чтобы число гривенников-то у него в кармане уменьшилось. Негоже семина-ристу и семинарскую денежную помощь получать, и вольные действия совершать, хотя бы и издавая такой невинный рукописный журнал.

    -Строгость,отче инспектор,только на пользу ему пойдет.Ведь так часто Джугашвили и не перечит, а посмотришь ему в глаза, а в них презрение похоже усматривается. Такой вот странный слу-чай. И выйдет ли из него настоящий пастырь душ христианских? Он мимо вашей руки проходит. А надо бы?

    -Надо бы, отец эконом, но Джугашвили больно на людях тих. Здесь даже я вмешаться не смогу. Вот,если дальше такая история продолжаться будет, то семинария с ним просто расстанется. И все. На этом и порешим. Больше вас не задерживаю.

    Плохая отметка по поведению и “предупреждение” заста-вили Кобу сделать то дурацкое выражение глаз, которое так не нравилось учащим его монахам. Никаких иных и тем более сло-весных выражений или замечаний от него не добились. Семи-нарист занимался плохо. Стал заниматься еще хуже. Упорный такой. Независимый. И твердый в раз и навсегда принимаемых им решениях,смысл которых никому,кроме него,не был известен. Ни Гогохия, ни более близкий к нему “второй Сосо” не смогли от него получить никакого вразумительного ответа на вопрос,что он будет делать,когда стипендию сократили, “предупреждение” внесли в личное дело,а это грозило при повторном замечании отчислением из семинарии и предстоящей военной службой.

    Кривая улыбка и скошенное к переносице веко правого глаза показывали лишь тот непреложный факт, что Кобе решительно наплевать на всякие там “предупреждения”.А что касается уменьшения наличных денег.То это вообще для него, дескать, никакого значения не имеет.

    На самом же деле все это непосредственно касалось его са-мого. Но он уже чувствовал, что ему уже до чертиков надоели эти дурацкие занятия в семинарии, где монахи говорят, монахи живописуют все прелести загробной жизни, о которой никто даже и сам Абашидзе не имеют ну никакого совсем представле-ния. А все это святоотеческое предание для него становилось каким-то пугалом, ограничивающим его всехотение знакомства с жизнью. Жизнь казалась ему теперь более широкой и интересной,чем скулеж в молитвословии и продолжительные бдения в храме,где постные лица упитанных монахов и преподавателей делают даже сам процесс службы похожим на разноголосое собрание раскра-шенных попугаев.

    Единственно,что было ему жаль по настоящему,так это самих часов церковного песнопения. Лишь в песнопении он ощущал какое-то необыкновенный внутренний подъем, где все его су-щество как бы приподнималось на серостью и обыденностью той постной жизни,в которой он провел уже почти девять лет. Эта жизнь дала ему многое. Он научился и читать, и писать, и излагать свои мысли на русском языке, на котором говорило большинство. Он стал читать русскую литературу,смысл которой было само безбожие.Ну не безбожие,а такое состояние свободы внутри себя, которое отделяло его самого от религии.И при том так далеко, что имя Бога уже можно было призывать и с маленькой буквы. Вообще все религиозное уменьшилось в самых обыкновенных размерах и при том так сильно, что даже издание рукописного журнала на грузинском языке, которое он редак-тировал и уже почти считал себя конспиратором, было для него куда интересней, чем постоянное просиживание за семинарскими учебниками.

    Он видел,что многие из его бывших соучеников,о которых он знал сам,или о которых ему рассказывали за воротами семина-рии, не потерялись в этой мирской жизни. Нашли себя и зани-мались интересной работой,от которой вовсе и не бедствовали. Им хватало семинаской грамоты,чтобы без особого физического труда зарабатывать себе на кусок и жить безбедной,то-есть не нищенской жизнью. И,что самое главное, учить других. Безгра-мотных и малограмотных. Если государство не брало на себя та-кой необходимости,и в самом Тифлисе,Батуми находилось мно-го таких,которые хотели быть более грамотными,но зарабатывая кусок хлеба для себя и своей семьи, этого им не удавалось, то появлялись бывшие семинаристы, которые по своему брались за дело. Это были люди из рабочей среды. Но они вовсе не хотели быть просто грамотными. Они хотели понять. Понять ту простую истину, почему они, хотя и зарабатывают прилично,но живут по их мнению хуже,чем те,кто своими руками ничего не произ-водит. А то,что эти самые люди-белоручки думали головами, принимали решения,их,рабочих,ну никак это не интересовало. А ведь были и такие,и их было много,которые и вовсе ничего не предпринимали и совсем не думали головами. Но имели много всего. Это вызывало желание все отобрать, и поделить поровну. Или хотя бы поровну. Но богатые вовсе не хотели делиться и считали,что итак мало имеют.

    Государство существовало давно. Но внутри, под землей этого государства, уже давно была пустота. Государство со всеми его экономическими институтами не могло понять простой исти-ны,что слишком явное средоточие богатств у одних, и слишком малые доходы у других, в России приобретали характер извеч-ного недовольства большинства. Но вечность - это тем не менее текущее время. Оно имеет свой конец. И те, кто не делится с другими своими доходами, рано или поздно обречен на ограб-ление.Эта теория, получившая в России распространение, была в сущности проста и ясна как день. Она называлась марксизмом. И хаяли этот марксизм все, кому не лень. А истина его была прос-та:”Если капиталисты получают прибыль в триста процентов,то нет такого приступления,которого бы не совершил капитал ради такой прибыли!” Даже в многоозерной Швейцарии, где весь рабо-чий класс чуть ли не представляли одни часовщики и то, вскоре поняли,что прибылями нужно делиться с теми, у кого таких прибылей нет. Иначе произойдет страшное. И 1848-49 гг. показали всей Европе,что это именно так. Ну России никто не указ. Правая рука у нее никогда не знала, что делает левая. Все знали только одно, что “ в России воруют...”.Но этого было недостаточно. И разъяснить эту позицию не мог никто так отчетливо и ясно, как разве что не доучившиеся в семинарии,но постигшие азы грамотности и молитвословия, вышибленные от обучения семинаристы да недоучившиеся студенты, не имеющие отношения к армии и армейской дисциплине. Были и другие. Бравшиеся за такое трудное дело. Но это были или юристы-неу-дачники,или уж совсем богатые люди,ну,которые, одним словом, с “жиру бесятся”. Эти последние,хотя и делали подкопы под госу-дарство, истончая часть тверди между государством и пропастью, но про них можно было смело сказать:”Боже! не знают,что творят!” Крестьяне в России, где сравнительно недавно отменили и само крепостное право, от радости кормились у земли, от труда своих рук. И видели как растет хлеб. И только поглядывали друг другу в закрома. Да кряхтели. А вот те, кто кормился при разных мастерских, да фабриках, да заводах, а некоторые при железно-дорожных путях, где работа была совсем не легкой, но людей сплачивала железка, что тянулась, например, на Кавказе аж до самого Батуми, вот там совсем другое дело! Здесь хотелось и делить. И делить осно-вательно. А то поди ж ты, в таких вагонах ездют! Такие обеды в них заворачивают! Слюни заместо масла в буксы сами текут. Вот и стали такие люди по копейке, другой складываться, чтобы их кто-либо научил,что делать? А хотель-щиков учить как все поделить где взять? Да тут они, рядом. Бездомные семинаристы да вышибленные с обучения студенты. Тут они, рядом. Только кликни. Ну и кликнули их. Они и приш-ли. И правильно сделали. Что пришли. И на прокорм есть. И опять же при деле. Да деле таком,что ежели выгорет,то и они все в дамках да с пирогами.

     

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     

     

    Человек немысленный не знает,

    и невежда не разумеет того.-

    -...нечестивые возникают как трава,

    и делающие беззкаоние цветут,

    чтобы исчезнуть навеки”

    Пс., 91,7-8.

     

    Ох как люто стало на сердце у Кобы,когда понял он,что в этот раз его перехитрили да все его хорошие занятия с изданием журнала на грузинском языке разгадали, да журнал и прекра-тили, а самому такое наставление сделали, что хотелось ему на все плюнуть от ненависти ко всякой власти, ко всему семинар-скому управлению, ко всему подглядыванию да подсматриванию. А все вместе это и есть не просто управление,а “царизм”.

    Вот будь его власть совсем бы иное дело было. Он всем бы показал,что управлять надо и справедливо, и правильно. А пра-вильно,- это, когда делается так все по справедливости. А спра-ведливость? Ее-то сразу можно понять. Справедливость-это,когда твоя душа спокойна и все делается так,как ты того хочешь. Вот это правильно.

    Поэтому Коба был даже внутри себя рад, что все раскрылось. И теперь ему можно дальше просто занятиями не заниматься. Ну,то-есть заниматься,но так-”спустя рукава” как говорят рус-ские. Все же сама мудрость наделила русских таким языком. А тут бывший тифлисский семинарист Ладо Кецховели пристал к нему со своими разговорами:”Надо учиться марксизму.Учиться марксизму надо”. И дал книжку. Бородатый Маркс смотрел стро-го и хитро. А умный старик! разговоров никаких нет. И не может быть. Такой умный. А здесь среди друзей Ладо в присут-ствии Кобы пошли споры насчет марксизма.

    А ведь никто ничего в марксизме не понимает. Почему? Да потому,что Маркс писал вовсе не для таких как друзья Ладо. У Маркса вся его теория капитализма как большой европейский камин. Со всякими выкрутасами да решетками. А у них что? Да никто таких каминов-то и не видел.А сам Коба об устройстве таких тепловых приборов читал и рассматривал их на картинке. Они совершенно не похожи на мазаные печи грузин. Капита-листа на решетках камина Маркса можно поджарить. А для грузинской печи его надо сначала как барана разрубить. А только потом кусками жарить. Правда есть открытый огонь. На вертеле можно и быка зарумянить. Как в старину. Это верно. Это правильно. Но как капитал собрать? Так его ведь и растерять можно. У Маркса не то, у Марска не то! У Маркса не одна копейка не пропадает. Капиталист как враг - все должен отдать порабощенному пролетариату. Капиталист должен сделать про-летариат счастливым. А счастливым пролетариат будет тогда, когда у капиталиста все отберет. Вот это и есть марксизм. А у Маркса на этот счет все темно написано. Едвали кто Маркса, вообще-то, всего прочитал. Это как просто читать Библию! Невозможно. Сектанты, каждый ее по своему читает. Но это есть ересь. Нужно изучать патристику. Учение отцов церкви. Тогда понимаешь смысл богословия. Но богословие вредно, потому что оно темно. Темный марксизм в устах наших буржуазных сынков еще более темен. А к сынкам буржуазных выкормышей как лю-дям начитанным и повел Кобу Ладо Кецховели.

    Они сидели в редакции легальной газеты “Квали”,что по-русски значит “Борозда”. И бороздили всякую глупость. В ори-гинале Маркса читать трудно. Коба по-немецки и по-английски не читал. “Здесь не читать,а понимать надо”,-говорил он. А вот понятие в редакции газеты имел каждый, но свое. И считал это марксизмом. От этого сразу становилось смешно. Все говорили. Ничего не понимали. Строили вавилонскую башню. Но дого-ворились об одном твердо. Надо учить марксизму рабочих.Это во-первых. Во-вторых,все же марксизм,-это, когда все понятно и ясно. А что не понятно? То это уже не марксизм,а что-то другое.

    Поэтому рабочих надо призывать к революции. Революция - это самое понятное. Ее начать, ввязаться в драку, а там пос-мотрим. И это “посмотрим” -правильно. Потому что настоящий революционер разбирается не в абстрактной, а конкретной об-становке.

    А всякие там “экономисты” только о рубле заботятся. И поэ-тому вприсядку перед рабочими пляшут,-презрительно объявил Коба на одном из заседаний в редакции “Квали”.-Нам бы нас-тоящего переводчика Маркса иметь, а не какого-то Плеханова или этих,как там их?,с двойными фамилиями....

    - А что ты,Коба,предлагаешь,-как-то спросил его Жордония.

    - А надо переходить к революционной агитации против ца-ризма. Вот это и есть марксизм в первую очередь.

    - Но так говорит Владимир Ульянов в России!-сказал Кецхо-вели.

    -Значит он есть горный орел революции,-ответил Коба.И до-бавил:”Вот это и есть марксизм по-русски!”

    -По-русски,по-русски,-задумчиво повторил Кецховели и чахо-точную бледность его лица,вдруг,охватил румянец.-Но для этого мы должны работать с рабочими кружками. А у нас это пока поставлено плохо. Нужно доля начала образовать наших рабо-чих. Ну не читать же им,правда “Капитал”. Нужно разъяснять его смысл. И ориентировать рабочих на борьбу и революцию.

    Пролетарские философы перешагнули плетень революции на словах. Зубы их стучали и сильно бились и от испуга, и от же-лания служить революции. И порешили они не просто идти в народ, а создавать рабочие кружки. И стали выжидать своего часу. Для начала связались с Калининым и Аллилуевым -рабо-чими из железнодорожных мастерских, которые походили на подворье поместья средней руки.

    А поле революции было еще пусто. И незасеяно ни чьими костями. Кости,правда,были. Но это были кости единиц, которые боролись в страшном одиночестве с царизмом, способствуя воз-никновению тайных предприятий следующих поколений. Де-ревья и кустарники русских легальных и тайных обществ, вьющимися змеями спадали на бурьян неграмотности и необразованности российской деревни и любопытствующего в своей невинности рабочего класса, сад воображения которого был страшно запу-щен. Казалось, что стоит очистить это воображение от лишних трав и мусора, и вот, вырвавшись из бурьяна сорных идей, прямо вот так, прямо вот так сразу,перед рабочим классом встанет само сознание во всей его красоте. И они, рабочие и крестьяне, положат свое имущество и даже жизнь на борьбу с царизмом. И Коба,которого воспитывали в семье побоями, кото-рого угнетала система извечного подобострастия и послушания в училище и семинарии, уже сам отчетливо видел себя во главе революции. И нужно-то совсем немногого. Очистить бурьян сознания от сорняков у рабочих. Не оступаясь, передавить буржуазных кро-тов, вырывая с поля капитализма застаревшие корни человечес-ких суеверий, и вот уже зримо видна заря революции. И верба новой жизни распутится первой зеленью на Пасху человеческого счастья, которому нет конца. Потому что оно рядом.

    И в этот момент Коба ощутил себя свободным и от своего до-машнего очага,от Кеке с ее непрерывными молитвами,с ее веч-ными страхами за его жизнь,с ее постояннными заботами о нем, Сосо,первом и единственным ее сыне,через которого она прод-левает жизнь их семьи. Коба ощутил себя свободным от всего, всего, что связывало его с какими-то когда-то и где-то близкими ему друзьями. Он был свободен от училища и его наставлений. Наконец, и он почувствовал это вполне,он свободен от этого ужасной семинарии, о пребывани в которой уже и не могло быть никакой речи. Поскольку вся его жизнь принадлежала революции до конца. Так как эта революция была просто им самим. В нем самом бушевали страсти ненависти ко всему, что могло его угнетать, унижать.

    И в нем уже зарождалось то удивительное чувство в такой мере свободного человека, когда сама свобода,-это,когда свободен он сам от всех и всяческих обязательств перед кем бы то ни было. И когда никто ему не может ничего навязать. Поскольку он,наконец,сам понял,что свобода - это,когда свободен ты. А все остальные могут и не быть свободными от каких бы то ни было обязательств. Но такой свободы в реальной жизни он еще, конечно же, должен достигнуть. Но это единственный путь к свободе. Потому что он будет руководить массами. А для этого нужно учиться такому руководству. Не спеша,но упорно. Не сразу,но постепенно. Не заскакивая вперед, но ожидая своего часа. Подготавливая людей, которые будут верить ему. И тогда они построят все вместе свободу для большинства. И куски его жизни как куски сюртука останутся на прожитых годах. И верба революции поклонится ему до земли. Главное,-не брести по жизни бесцельно. Главное не плестись в хвосте событий. Главное всегда быть рядом с горными орлами революции. И слова эти раз-давались у него в ушах, в теле, в каждой клеточке его естества. Они становились его душой.

    Дверь старой жизни,сорванная с петель, уже не держала его в своих цепких объятиях. И каменная крышка гроба семинарского здания уже не тяготела над ним. Новая нечистая сила металась в нем,вылизывая своими ветрами все прошлое молитвословие, дер-жалось в воздухе паутиной скорпионьих жал,выкрикивая крики новой бесконечной свободы той жизни, где рай есть ад, в кото-ром пытает себя человечество. И новая свобода как серебро луны отливает чистотой и невинностью.Но впереди сгущается чернота.

    А здесь уж как хотите,так и думайте! То ли Кобу из семи-нарии с треском выперли, то ли это просто какое-то недора-зумение. И он сам за год до окончания ее, тихо прикрыв дверь семинарии, удалился в новую жизнь. А может быть и старушка-мать в своем богомолитвословии сама поняла,что сына из семи-нарии пора забирать. Ну, вот как вы хотите, так и думайте. И стройте для себя разные, преразные, если вам до этого дело есть, исходы Кобы из семинарии.Которая душе его и телу обрыдла. Но ясно ведь одно, что ведь никто никуда на безрыбье, на без-денежье,то-есть так,чтобы не питать свое тело,не уходит.

    И хотя “не хлебом единым жив человек”, но все же неко-торое количество витаминов,там разных,клетчатки да белков его организму следует употреблять. А если употреблять,то эти самые витамины следует добывать. А добывать как это ранее делалось в семинарии,то-есть молчать,заискивать и молиться,Коба уже не мог. Но во всем теле его появилась такая внутренняя стать,да как ей и не появиться,когда к моменту захлопывания семинарской двери за Кобой в 1899году, ему уже почти двадцать годов насчитывалось.И у него уже не только волосатость бороды объявилась, но и эта самая растительность уже порядочно вре-мени покрывала его интимные места. Что само собой не уди-вительно. Так как грузины созревают рано. И стал Коба как пру-жина внутри себя собранная и натянутая.

    В этой его собранности чувствовалась, однако, такая внутрен-няя сила,такое единство воли и представления мира по собст-венному усмотрению,что скажи ему:”с кого делать справедливый и правильный мир?”,не задумываясь скажет:”с меня!”

    Видя такое внутреннее в нем рвение, соратники его по корм-лению, которое имело место даже и в новом грузинском, почти революционном течении, получившем название “Месаме-даси”, вовсе несколько побаивались спорить с ним, сразу представляя себе его, как водится, презрительную улыбку на все, что не сов-падало с мнением Кобы. “Месаме-даси” переводится как “сред-няя линия”,то-есть раздел между теми,кто “просто” говорил о ре-волюции и теми, кто о революции говорил “горячо”. Но и те,и другие,и третьи не могли говорить,если не питались,хотя,на первый взгляд,оставалось тайной за счет чего и кого питались и первые,и вторые, и третьи.Но ведь это и неважно. Мы ведь себе просто можем теперь представить,за счет чего питались они,если посмотрим не в век минувший,а настоящий.То-есть почти-что через сто лет. Мы-то ведь теперь понимаем,что вся многого-лосица и черезполосица, которую слушаем и видим теперь в полуха, в четвертьуха или вообще не слушаем, не видим, пос-кольку от всего этого гама и шума теперь можно и оглохнуть,и ослепнуть,мы-то теперь понимаем,что все они питаются. Ну, вот и тогда,сто лет тому назад,тоже питались.

    И Коба был рад, что заняв среднюю линию, то-есть будучи членом “Месаме-даси”, бороздит, то-есть что-то там такое злое и не всем удобное говорит в легальной газете “Квали”,что как раз и означает “борозда”. Срединное положение,с одной стороны,а в тоже самое время, с другой, какое-то там начертание, оставление следа, сильной или слабой борозды неизвестно, с этих послесе-минарских лет и составляло его основное кормление. Черты лица его в эти годы приобретают этакий лирический оттенок даже несколько поэтического значения. Отсюда можно с основанием делать вывод, что кормление было не особенно хорошим, поскольку в молодости да еще с поэтической наружностью можно и святым духом питаться.

    Но горные орлы великой русской империи не оставляли без своего внимания это поэтическое поколение, местом кормления которого был Тифлис, Батуми и даже Баку. И здесь полпредом самого большого горного орла из-за границы был некто Курна-товский. Он подсовывал в “Борозду”,то-есть в “Квали”,искру,то-есть попросту газету “Искра”,из которой по умыслу горных ор-лов и должно было в России разгореться пламя. И ради-то буду-щего пламени никаких-то средств уже не было жалко. Хотя и средств-то повидимому было немного,если не сказать совсем ма-ло. Основной ориентир был на самопрокормление. За счет вся-ких внешних разговоров да и ликвидаций безграмотности, за что, конечно же, следовало немножко приплачивать. И это “при-плачивание” в форме добровольных пожертвований пока,увы!, совершалось из копеечной зарплаты рабочих. Но даже старые тифлисские рабочие с благодарностью вспоминали, что “в лице Курнатовского все товарищи имели такой авторитет, что его выводы и заключения принимались без возражений”. Вот такой был авторитетный посланец горного орла из Европы. В одной руке он держал “Искру”,а в другой “Слово”. И это не могло не сказаться на деле. А дело состояло в том,что тут же в Тифлисе как прыщ на ровном месте возник тифлисский комитет какой-то социал-демократической партии,о которой раньше здесь в Тиф-лисе никто и никогда не слыхивал. Лиха беда начало. А здесь-то как раз и сказать уместно,что можно начинать все сначала. Поскольку после этого момента в июле-августе,то-есть когда и тепло,и хорошо,но уже не жарко, заволновались в стачке пред-приятия Тифлиса и грех к ним было не примкнуть железно-дорожникам,в числе которых был и слесарь Калинин, и позднее замеченный в истории России “другой русский рабочий” по фа-милии Аллилуев. С этих,теперь уже давних пор,видимо, и по-велась традиция,что все крупные государственные деятели, ко-торых в России не так уж много и было,начинали свою работу со специальности слесаря!

    Но этот приход во власть бывших слесарей организовался уже, как вы понимаете, позднее. Главное ведь выйти на улицу. Но не самим просто выйти.А народ вывести. А к этому власть придержащая не была еще совсем готова. И очень сурова на это реагировала. Это теперь просто. Захотел, - садись на рельсы. Захотел, голодай. Никто на тебя и внимания-то обращать не будет. Гори ты ясным пламенем. Нехай другие народятся. Ну, это сейчас. Когда все внимание к народу. А тогда трудно было. И старые рабочие это знали. И боялись не только за себя, но,прежде всего,за свой кусок хлеба. Ведь те у кого ничего не было вообще не бастовали. Бастовали те,у кого про черный день было отложено. А хотелось больше. А слесари потому и бастовали,что у них было,что терять,но в случае удачи,можно было и приоб-рести. А что касаемо самих рабочих,то были они такие бесправные и такие темные,что могли думать,что царь-батюшка о них позаботится. Ну совсем так,как нынешние шахтеры все ждут у моря погоды да уповают на президента,которому они и не раз помогли и который,разумеется,а как же иначе,о них и думать-то совсем позабыл. Вот почему все мочало начинается сначала.

    Это горному орлу хорошо было по вольной Сибири летать да тетеревов с утками от развлечений между своими писаниями на вольном воздухе да царском окладе за свое нецарское поведение стрелять. И то всему предел есть. Ну,спрашивается, сколько это недоумство властей можно терпеть. И отправился человек гор-ным орлом уже летать по Европе,в Россию “Искру” забрасывая. И вот от той искры и возгорелись те неудобства, которые приш-лось расхлебывать губернатору Тифлиса.

    А созревший уже до темной волосатости бывший семинарист, то ли вышибленный, то ли сам ушедший оттуда Коба страшно радовался, что занялся настоящим делом. Что дали ему для образования группу рабочих. И что теперь не его учат,а он сам есть первый и единственно правильный учитель.

    Радовался Коба и тому,что друзья его: и Гоги, и “второй Сосо”, и Капанадзе и многие другие долбили еще курс семи-нарии, а он, Коба, выходил в настоящую и главную жизнь “Учи-теля” . И это чувство “Учителя” как чувство уединенного владе-теля деревень. Все твое и все для тебя. И живописные домики, и кирпичные крылечки, и страсти,и желания - все совмещается в тебе одном. Потому что ты есть “Учитель”. И суров был “Учитель” для тех, кто приходил под знамена бывшего предпри-имчивого семинариста, который никогда почти о другом не думал, не вспоминал о слезах бедной матери своей,прозябающей в деревенском одиночестве Гори. Он был прямодушен с равными в такой мере,что и равным казалось отсутствие в нем души,когда они пытались туда заглядывать во время коллективных возлияний красных и белых полусладких грузинских сухих вин.

    Коба не заставлял данных ему в ленное управление рабочих нести какие-то особые повинности. Но они, рабочие, сразу почувствовали, что пришел хозяин и учитель, которому они все останутся благодарны на всю оставшуюся жизнь, поскольку с помощью своего изобретательного ума он умел увертываться от наказания и ситуаций, где был виновен сам,но наказание за него принимавший был так им устроен и соориетирован, что неп-рекословно принимал на себя все вины. И даже считал это за благо и правду,пострадать за которые был готов. Несмотря на то, что имел может быть даже и жену,и детей впридачу.

    Многие потребности, возбуждаемые в Кобе свежестью и здо-ровьем его внешней физической природы в то время гасились внутренними риторическими сентенциями,которыми сам Коба не делился с товарищами. Но внутренний ход его жизни,едва ли им самим осознаваемый, рождал такую степень предприимчивости внешней, которая в корне уничтожала всякие личные попол-зновения,хотя и не отвергала их совсем, но оставляла их напос-ледок. Но хотя потребность в любви и вспыхивала в нем, но внутренним характером семинариста была так управляема,что невыразимое сладострастие не имело никакой силы над внешним его поведением. Что уже само по себе говорило о силе его воли и слабости умственного представления мира, в котором ему предстояло быть долгое время всем. И с этого времени прини-мается в нем быть сильный и твердый характер. Характер, который еще только тлел под личной мальчика Сосо, который превращался в твердую камнеобразную массу в семинариста Кобы и который отвердевал в обретении телом его чувства базальтово-монолитной древности в своей единственности и не-повторимости. Ничего в природе не могло быть лучше такого характера, приспособленного для истирания кашеобразной массы мыслей тех людей,с которыми Кобе приходилось сталкиваться в Месам-даси и газете “Квали” или рабочем Комитете. Это были какие-то интеллигенты, готовые раскритиковать все и вся. Камня на кам-не не оставить. И характер Кобы входил в их среду как перво-бытной выделки базальтовый нож в масло. И казалось,что нет уже никакой силы,никакого присутствия духа бороться с этим самым Кобой. Поскольку и борьбы-то никакой не требовалось. Коба молчал во время заседаний. И издевался за глаза. Причем так,что эти словесные издевательства становились неприменно известны участникам бдений. И если кто его спрашивал или просто хотел вызвать на откровенность,то на это он отвечал презрительной улыбкой и молчанием. Но все дело заключалось в том,что чем больше молчаливой кремнистости было в поведении самого Кобы,тем, как ни странно,больше дове-ряли ему рабочие. А это в значительной степени могло служить мерилом “питательности” всего дела. Поскольку в среде и “Квали”, и “Месаме-даси”, и даже Комитете никто не хотел рискованных операций в форме террактов,считавшихся пока еще среди грузинской моло-дежи чем-то уж совсем мерзким, совсем подлым и недостойным самого имени грузина.Но чем больше рабочие доверяли своему Кобе,который уже не один и даже не два раза выпускал прокламации воспалительного содержания, используя для этих целей сапожную щетку и другой ряд нехит-рых приспособлений, тем меньше сам Коба доверял рабочим, с которыми работал над повышением их самосознания. Проявляя энергичность во всех делах, он патетично заявлял, обращаясь к рабочим:”-Положа руку на сердце,скажите правду,есть ли среди вас хотя бы один-два, которые бы готовы оставить свои семьи и профессионально работать в Комитете выборных представите-лей от рабочих.И,спросив себя так,вы ответите:”Нет,и еще раз нет!”

    И здесь случилось совсем непонятное. Рабочие увещеваний Кобы не послушались и не пошли у него на поводу, избрав своих предствителей в Комитет.Такой поворот дела,озаренный неожи-данной отсебятиной в форме самостоятельной активности проле-тариата, больно ударил по самолюбию Кобы. Никогда еще базальтовый кинжал осетино-грузинского характера не отзывался таким стекольным скрежетом в сердце Кобы. Никогда еще соб-равшееся “дворня”,в которую агитатор так много вкладывал, не проявляла своего самостоятельного характера, в котором обоз-началась грузинская твердость и неподвластность своему учителю.

    С этого времени солнце глядело на чистом тифлисском небе вовсе не теплотворным светом,а каким-то тускло-фосфорическим и, как казалось Кобе, в груди его не хватало дыхания осмыслить результаты такого поражения. И от кого,от тех,кого пестовал и воспитывал. Хотелось широты и простора, полноты дыхания, полноты, которую может дать только море. Море с его синими, почти маревыми далями,неисчезающей дымкой влажности и зеленой девственностью субтропических лесов края.Имя которому Батуми. Аджарцы более коллективный и послушный народ. Да и грузин в этом благодатном портовом месте более чем достаточно,чтобы заново начать работу по сплачиванию коллек-тива,предавшего его в этом тифлисском убежище интеллиген-тов.Интеллигентов, которые и пришпорить коня-то не умеют. А вот в Батуми, в девственной зеленой пустыне, у самого Черного моря,где в природе нет ничего лучше,где зелено-золотистый цвет воды и миллионы магнолий сами создают чувство превосходства его Кобы над другими, где пирамидальные верхушки деревьев гордо смотрят на окружающих, где горные орлы, распластав свои крылья, внимательно выискивают свою точку опоры на земле, вот там он, Коба, наверняка найдет дело по своему,уже мужаю-щему плечу.А здесь, в опаленном солнцем Тифлисе, слишком уж греется под ногами Кобы почва. Она становится такой вязкой. Такой противно прогибающейся и неустойчивой. И все эти ин-теллигенты, которые были по его мнению сотоварищами, став-шие ему, вдруг в одночасье, противными и вредными,все эти ин-теллигенты,стали задвигать его авторитет среди рабочих. И Вик-тор Курнатовский потакает им. Но есть еще друзья у Кобы. Это и Калинин,и Аллилуев. Они помогли ему начать работу в Батуми.

     

     

    ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     

     

    “..Тебе единому согрешил я

    и лукавое пред очами Твоими сделал,

    так что Ты праведен в приговоре Твоем

    и чист в суде Твоем”.

    Пс., 50, 6.

     

    Приходилось начинать все сначала. Ну, не совсем сначала. Мочало уже было. Был опыт кружковой работы в Тифлисе. Бы-ла та удивительная уверенность в своей правоте, которая делала Кобу Кобой. Иначе и не могло быть. Коба решительно не терпел над собой никакого руководства.

    Страсти, желания, неспокойные порождения злого духа вовсе и не смирялись синей тишиной,прозябающей над влажным горо-дом Батуми. И тридцать тысяч душ, трудившиеся здесь в порту и на металлическом заводе, являли собой нищенскую бедность еще большую,чем распропагандированный рабочий класс Тифлиса. И до Кобы здесь уже существовали рабочие кружки. Четырнадца-тичасовой рабочий день при скромной оплате настраивал мест-ных рабочих на боевой лад. И стремление заглянуть в тугой кар-ман капитала,похохатывающего в местных кафе и по заграни-цам, с каждым Божием днем росло. А уединенные владетели керосинового завода, которыми в Батуми являлись Родшильд и Компания, ели рябчиков в Париже. И им не хватало совсем на малое. Они были уверены,что единственный путь увеличения их скромных желаний на этот раз может быть сокращение числа работающих на керосиновом заводе в Батуме на 389 душ. А души,которые,несмотря на итак малую зарплату,позволяющую им тянуть свою скорочахоточную жизнь от месяца до месяца,тем не менее уходить с завода не хотели. А к тому же надо сказать,что никаких вспомоществований,ну,например,пенсии или еще там что-то, что у буржуазии позднее в других странах было отобра-но, в тогдашнее хмурое время еще совсем не существовало. Словом капитал как и всегда и везде не пылал желанием де-литься своей прибылью с теми,у кого эту прибыль,куража жизнь по жизни,отбирал.А все это было от того,и мы теперь это знаем точно,что время,которое теперь называется “цивилизацией” еще не существовало. То-есть еще не было капиталистам и буржуям сказано прямо: “Жить хотите? Делитесь!”

    А закоперщикам рабочих буч, которые как и Коба питались от тех самых непримиримых противоречий,что возникают меж-ду “трудом и капиталом”, даже и в голову не приходило бросать такой клич среди рабочих. Всем было просто,ясно и понятно,что капиталу надо отрезать голову. И это должен сделать рабочий класс. И тогда будет диктатура пролетариата. И все будет хоро-шо. Поэтому клич: “ Взять, все отобрать да и поделить!” был только начальной формулой того далеко некулачного боя, кото-рый получил затем наименование “классовая борьба”.

    И Коба,склонив свою волосато-бородатую голову над малень-ким круглым столом в тесной, тускло освещаемой керосиновой лампой комнатушке, писал и писал прокламации на эту жгучую и ясную для него как дважды два тему. Уже внутреннее состоя-ние каждой клеточки его тела было уверено в той правоте, которая тысячелетним забором отделяла его теперь от времени детства в Гори и от суетных молитвословий семинарии. Даже и представить себе было нельзя,что он,Коба, учился в семинарии. Да не было этого никогда. Был только сразу,свыше он-Коба. И все тут. Доброта, радушие и чистосердечие совсем не прописывались на его лице. Но и выражение флегматичного барбоса было чуждо этому несколько смурному и замкнутому лицу. Внутренняя собранность,напряженность и хмурость лица и фигуры в полум-раке комнаты являли Кобу окружающим даже старше своих лет. Скудость материальных средств даже не позволяла соблюдать основное правило конспирации,-приходилось держать примитив-ную нелегальную типографию, которую великим трудом удалось доставить в Батуми, прямо тут же в комнате, снимаемой Кобой с рабочим Канделаки. Именно с ним,здесь в Батуми,ему удалось значительно расширить сеть рабочих кружков,которые были ими уже объединены в единую общую организацию. Но вышестоящие товарищи не вняли просьбам Кобы, и он в Батуми оставался зависим от Комитета рабочих Тифлиса. Что вызывало в нем глухую внутреннюю злобу. Он считал , он был просто уверен, что такое отношение к нему есть происки все того же Джибладзе, главного руководителя тифлисской организации. Учиненный над ним, Кобой, партийный суд в Тифлисе, заставивший его переб-раться сюда, и отказ в самостоятельности организации, созданной им в Батуми, все это звенья одной цепи. Коба сидел и писал. Слова на бумагу ложились жесткие. От всего жесткого сердца. Это было приятно. Он пишет. А рядом, с боку, чавкает типографский станок, около которого возятся наборщики. Шрифт разложен в спичечных и папиросных коробках, валяется на бумажках.

    В Тифлисе Кобу все время упрекали в низком литературном уровне прокламаций. Вот еще. “Тоже мне, литераторы, все эти тифлиские джибладзе, жордония, чхеидзе, -болтуны убогие. Спо-собны только языком молотить. А рабочий, он по рабочему мыс-лит. Его простыми словами донимать нужно. Литераторы нес-частные. Будет еще вам”,- думает Коба и пишет, пишет, пишет. ”Ничего. И типографию наладим. Камо обещал достать хорошую. Камо хороший”,-мысли Кобы скачут с одного предмета на другой. - ”Дел много. Все не передумаешь. Работать, работать и работать.Черт с ним,”литературным уровнем прокламаций”. Ра-бочие понимают.И все. Я не писатель. Я политик.”

    Появление возбужденного Канделаки прерывает мысли Кобы.

    -Вот! Началось!Эти поганые штрейкбрехеры, значит, поперли работать, когда в ответ на увольнение 389-и рабочие забасто-вали. Ну,и отлупили их по первое число, штрейкбрехеров. Знай наших. Полицейские арестовали около тридцати рабочих!

    - Теперь можно и демонстрацию устраивать,-впервые за мно-гие дни просияло от удовольствия лицо Кобы.

    - То-то и оно!

    -Кто будет идти во главе,ты подумал?-обратился с вопросом к нему Коба.

    -Пока нет!-задыхаясь от радости, отвечал Канделаки.

    - Пусть идут Химирьянц и Гогоберидзе. Они не женатые,- почему-то, вдруг сразу сказал Коба.

    -А почему они? Есть и другие,-отвечал Канделаки.

    -А они часто братаются с тифлисским Комитетом,- отвечал Коба.- Вот пусть себя теперь впереди всех и покажут. А то толь-ко много говорят. Как послушаешь, то во всех делах только Канделаки и виноват. Так мне из Тифлиса передавали. Да Коба, иногда. Но чаще Канделаки.

    -Да ты что? Коба! А я это в первые от тебя слышу,- возразил Канделаки.

    -Правильно! От меня. А от кого ты эти сведения и можешь услышать как только не от меня. Это ведь я в тифлисском Коми-тете состоял. И уж из первых рук знаю,кто такие Жордония и Джибладзе. Это все их происки. Им не нравится наша с тобой дружба,товарищ Канделаки.

    Однако Кобе не пришлось принять участие в намеченной на завтра демонстрации. Вечером того же дня он был арестован при отягчающих обстоятельствах, вместе с типографией, обнаружен-ной у него прямо в комнате. Жандармы только потирали руки от удовольствия. Еще бы! Такой убогой конспирации они отродясь не видывали. Это была первая.

    Люди, державшие на Кавказе власть в руках, были суровые и невозмутимые. Эта невозмутимость доходила до таких невероят-ных пределов,что в головах этих начальников путались самые что ни на есть разнородные вещи. Воровство и мошенничество приравнивалось в коллективном выступлении рабочих чуть ли не к бунту времен Стеньки Разина, а еще хуже Емельки Пугачева. В то время как вся Европа с умилением смотрела на демонстрации торговцев, булочников и часовщиков,шествующих по улицам Швейцарии или Франции,в то время как в далекой Америке толстомордые копы еще только вытаскивали свои резиновые орудия труда для избиения демонстрантов Чикаго, на Кавказе в Российской империи ощетинилась против мирной демонстрации батумских рабочих штыками и стволами. Эта удивительная способность империи топтаться с оружием в руках против мир-ного населения собственной страны впереди Европы всей и плес-тись позади этой самой просвещенной Европы во всех остальных случаях вызывает восхищение своим постоянством во все вре-мена. А ведь в тот момент еще не было ни Кровавого Воскресе-ния, ни Ленских Событий, которые вместе с позором русско-японской войны и явлением всему честному миру Пятого года страну “поветовой ябеды” превратили в страну сословий от мала до велика, ножи точащих против “всех и вся” и с кличем: “Кто не с нами, тот против нас!” устремляющихся к кровопусканию казалось бы законопослушных граждан.

    Одним словом, не успели “рядовые участники шествия” Гого-беридзе и Химирьянц, вставшие во главе “огромной толпы, шест-вующей правильными рядами, с песнями, шумом и свистом” вспомнить и про мать, и про отца всех тех солдат, одни из которых приступили орудовать меж демонстрантами приклада-ми, очищая площадь перед казармами, а другие стрелять по де-монстрантам. Не успели. И матери, и отцы этих солдат, и матери и отцы всего начальствующего состава вместе с отцами и мате-рями даже и властей города оказались не помянутыми крепкими словами. А Гогоберидзе и Химерьянц упали замертво, получив в себя не одну заточину свинцовых заклепок. 14 человек были убиты, 54 только ранены. Страна шагреневой кожей заше-велилась от таких наглядных происшествий. Впереди предстояло большее.

    А Кобе не повезло. Если бы его не арестовали,то как ини-циатор такого шествия и возможно своего вспыльчивого харак-тера Коба как народный избранник встал бы во главе шествия. И тогда история родного Отечества пошла бы иным путем. Но известно, что все происходящее “в руце Божией”. И угодно было Господу,чтобы в это самое время одного из нарождающихся горных орлов революции прозаично арестовали жандармы да еще и при отягчающих обстоятельствах в присутствии множительной техники, стопки прокламаций,взывающих к предстоящей демон-страции, да еще и при наличии собственноручно сочиненных Кобой образцов выразительных воззваний к рабочим. И состо-явшийся революционный лидер был препровожден в арестное помещение. А точнее, в Батумскую тюрьму. Правда злые языки, которых развелось в будущем тьма тьмущая, являли собой пол-ную беспринципность, утверждая что Кобу в это же самое время, и это абсолютно точно как и то,что стены в тюрьме беле-ные, имели честь видеть и в тифлисской тюрьме по поводу его прямого участия в забастовке железнодорожников Тифлиса. Но такое одновременное появление одного и того же лица пусть даже и революционера в тюрьмах разных городов безусловно полное недоразумение, если только указанное лицо не было Самим Дьяволом. Однако последнее предположение просто не уместно и относится к области фантазии. Поэтому с точки зрения исто-рической правды следует принять за истину рапорт пристава батумского полицейского отделения о том,что арестован, “уволен-ный из духовной семинарии, проживающий в Батуме без письменного вида и определенных занятий, а также и квартиры, горийский житель Иосиф Джугашвили”. И все. Таким образом, основные “координаты” Кобы: отсутствие паспорта, определен-ных занятий и квартиры явно говорят любому непосвященному революционеру, что Коба в это насыщенное событиями время еще только готовился стать профессиональным революционером. То-есть, таким злокачественным для общества капитала челове-ком, который имеет и набор паспартов, и печатей к нему, всяких там справок, надежных квартир и еще более надежных занятий такое количество, которое ни у какого даже очень пучеглазого пристава и возражений не вызовет.

    Но не все происходит сразу, молниеносно, а требует своего временного и вневременного развития,то- есть такого хода дел, когда самими обстоятельствами утверждается и утрясается неко-лебимое геройство революционера, способного даже и через угольное ушко войти и выйти вон. А Коба как раз к этому и стремился. И потому счастлив тот, кто дерзает. Тюрьма - это сама страна в миниатюре. Ну,как бы маленькая страна,то-есть вся Российская империя,если глянуть в нее как в замочную сква-жину. Хорошо, скажем, было князю Петру Кропоткину сидеть в Швейцарской тюрьме. Размышлял об истории вместе с Элизе Реклю. Не просто изучал там языки, чтобы ум заполнить, когда есть время его заполнять в промежутке между нехорошими разборками с сокамерниками, вылавливания ползучих гадов или дрожания от сырости и недоедания, а хорошо изучал. Потому что и первого, и второго,....и десятого в швейцарской тюрьме не было и быть не могло. Уже тогда, до начала этого ужасного двадцатого века общество Швейцарии с уважением относилось к своим заключенным.

    Тюрьма же,где сидел Коба являла собой “варварство и патри-архальность” в таком непревзойденном единстве,чтобы усугубить нанесенную заключенному обиду,внушить его душе всякое омер-зение и намерение поджечь себя и весь капитал разом вместе с монархией в силу бесконечной ее продолжительности и поцелу-ями, христосованиями и тезоименитствами.

    Сама же тюрьма, где пребывал Коба, являла собой бурю взры-вов всеобщего негодования сидельников,грохотание в дверь каме-ры сапогами, оглашение тюремного объема камер криками и свистом. Но все это было уделом безумных выходок сидельников Кобы. Сам же он по свидетельству старшего начальства являл собой пример смирения и прилежания. Поскольку за главное всегда считал план. План, который может усугубить обстановку и в котором роль исполнителей всегда явна, роль тактика и стра-тега всегда наиболее трудна, ответственна и должна являть собой полную незаметность и скрытность.

    А Коба был уже стратег и глубокий тактик. Ему не хватало опыта конспирации. Но в этом были виноваты другие. Он умел разрабатывать. Зачистка лежала на других,тех,кто плохо справ-лялся со своими обязанностями.

    Поэтому Коба каждый день отсидки начинал гимнастикой. А затем приступал “к изучению немецкого языка и экономической литературы”. Здесь отчественная историография явно перебар-щивает. Последующие исторические десятилетия прямо свиде-тельствуют,что изучение немецкого языка не было освоено в полной, так сказать,мере. Несмотря на явную необходимость в будущем, историками не отмечалось даже навыков знания немец-кого языка. Поэтому со всей ответственностью можно утверж-дать, что Коба всю силу своего революционного таланта напра-вил на экономическое образование. И капитальное исследование русского капитализма, поскольку зиберовский перевод Маркса страдал марксовой сложностью изложения,а потому трудностью восприятия. Написанная же горным орлом революции в сибирс-кой ссылке книга о русском капитализме с легальным псев-донимом “В.Ильин” служила фундаментальным полотнищем, позволяющим Кобе прикрывать время своего местопребывания.

    Холодно ли, бедно ли,но такая волынка тянулась довольно долго,почти полтора года. И в лету памяти уже канули строки его письма из тюрьмы ко “второму Сосо”, давно и успешно закончившему семинарию и ставшему просто учителем в селе Гори. Но учитель учителю рознь. Как и профессор профессору. Одно дело учитель или профессор, исполняющий свои прямые обязанности, хотя и честно и в полном объеме запланирован-ного быстротекущего времени. Но совсем другое Учитель Народа, или Профессор Исполнительной Власти. Чувствуется высота и глубина зрения, оставляющее в изумлении все Человечество!

    Но и малые, иногда, востребуются великими. И “второй Сосо” исправно передал Кеке записку следующего содержания: ” Сосо Джугашвили арестован и просит его сейчас же сообщить об этом матери на тот конец, что если жандармы спросят ее “когда твой сын выехал в Гори”, то сказала бы “все лето и зиму находился здесь” и все.”

    Но ротмистра Лаврова интересовало совсем другое. Поскольку Коба не был привлечен к судебному процесс о демонстрации,что само по себе казалось разумеющимся (взят под стражу до демон-страции! а подстрекание к демонстрации не в счет), то следствие по делу Кобы велось жандармами.

    Жандармский ротмистр Лавров был точно, культурным чело-веком. Нельзя даже было и подумать и представить себе,что рот-мистр обращается к подследственному на “Ты”! Он всегда гово-рил своим подследственным : “Вы!”,”Уважаемый!”...

    Это сильно задевало Сосо. Так задевало, что решил он и в своей будущей работе, где и какой бы она не была, обращаться ко всем только на “Ты!” И рекомендовать это на все времена своим сотоварищам. Такое сильное у него было чувство него-дования, что наблюдая на своем примере эти ужасные методы ротмистра Лаврова, считал их необыкновенно мучительными и задевающими честь и достоинство подследственного.

    -Джугашвили,у вас нет иного пути как только сотрудничать с нами.Вы должны отчетливо понять,что не владеете даже навы-ками конспирации. Никто не заставляет вас рассказывать все ваши надуманные секреты о Комитете рабочих в Тифлисе. Мы итак все о них давно знаем. Но работая с нами, вы хотя бы научитесь настоящей конспиративной работе. Приобретете опыт конспиративной работы для революции. Ведь вы хотите и дальше продолжить служение революции?

    -Разумеется. Я буду служить революции до конца жизни.

    -Вот видите! И мы вам в этом и мешать не собираемся. Мы даже не будем брать у вас подписку о сотрудничестве с нами. Вы ведь революционер-бессеребренник? Не так ли!

    - Им и останусь.

    -Тем более. У вас нет оснований не сотрудничать с нашим управлением. С вас требуется только добровольное согласие. Вот прямо здесь,между нами. И больше ничего. Никаких формаль-ностей с Вашей стороны и нашей не требуется.

    -Но это предательство дела рабочего класса.

    -Это не предательство,а взаимный обмен.Мы учим вас кон-спирации. Вы ничего не говорите нам о ваших революционных делах. От вас мы о них ничего и знать не хотим.Для этого у нас есть свои источники. Они будут докладывать нам о всех ваших,увы!,революционных делах.Я говорю совсем о другом.

    -О чем же?-голос Кобы звучал настороженно.

    - А вот о чем. Ведь среди ваших,верных революции людей,бу-дут и наши. Уже имеющие опыт конспирации.

    -И что же?-Коба совершенно еще не понимал того,к чему клонит Лавров. Но своей грузинской природой чувствовал како-то подвох. Подвох,не свойственный русским. Но Лавров же был русским.

    - Я,Джугашвили,разъясню вам все на очень простом примере. Мы тратим большие деньги,очень большие на содержание сек-ретных агентов среди социал-демократов. Это,согласитесь, стано-вится нерационально и особенно в том случае, когда такой наш агент оказывается раскрытым вашими огранизациями. Такое ведь бывает,согласитесь?

    -Собаке собачья смерть! Все песьи головы охранки рано или поздно будут уничтожены революцией.

    - А я вам здесь и не противоречу. Пожалуйста. Уничтожайте своей революцией все и вся. Но пока-то, пока-то это мы ловим вас, это вы сидите у нас, это у вас слабая конспирация, это вы изучаете немецкий язык, который мы уже знаем с рождения. Наконец, это мы уже заслали к вам наших агентов, которые вас по сравнительно дешовой цене сдают нам на отсидку.

    -Будет наоборот!-буркнул Коба,посмотрев на Лаврова тем вы-зывающе наглым взглядом,который так не нравился его учителям в духовной школе и семинарии.

    Увы! На Лаврова это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Он только поудобнее уселся в кресле да стряхнул пепел с сигареты в пепельницу, избражавшую толстую бронзо-вую грушу. Костистые руки, широкие плечи,толстый нос и глаза несколько сведенные к переносице и почти инвалидное усилен-ное дыхание говорили Кобе,что Лавров неравнодушен к рюмочке и плотной закуске.

    Да как и не выпить иной раз с устатку. Всякая шпана вроде этого Джугашвили отбирает и здоровье, и силы на службе Царя и Отечества. И медаль серебряную и золотую “За беспорочную службу” Лавров уже имел на своем счету. Поэтому он сложил руки накрест и,подмигнув одним глазом Кобе,начал,трогая ниж-ней губой верхнюю,свой дальнейший разговор более конкретно:

    - Поэтому от вас,Джугашвили,потребуется только одно!Док-ладывать нам только о тех, кто по вашему мнению служит у вас нашими секретными агентами.

    -А как это вы себе представляеете!- с удивлением от оборота дела сверкнул Коба правым карим глазом,прикрыв левый так,что веко поползло к переносице.

    Лавров,сделавший свой обыкновенный приступ на подследст-венного, сразу почуял свои толстым носом,что интерес противо-положной стороны проявлен:

    -Вот видите.К иным мы применяем,чего греха таить, и пыт-ки,а без пыток к иным никак нельзя.Боль собирает человека в кулак. Он все и вспоминает.Запугивание-это для слабовольных. Это их удел. Уничтожить там, отца, брата, изнасилавать люби-мую женщину...Ну, сами понимаете... Ложные свидетельские по-казания. Ну, там, например,: ”Джугашвили агент охранки и про-чая...”. Для вас все это не подходит. Вы верный революции человек. И будете оставаться верным революции до конца своих дней. Я это все вижу. Но!? Но враги революции в рядах рево-люции. И вы это видите. Зачем же с ними самим расправляться. Вот вы и будете нам о них докладывать. Ну провалились они. Не способны вести секретную работу для нас в революции. Вы говорите нам,просто,о своих подозрениях на этот счет. И все. Если они действительно наши агенты,мы не имеем права больше их держать среди вас и тем более платить им зря деньги. Вы, Джугашвили,выводите их из игры в революцию. А мы их уничто-жаем. Или что-то такое с ними там делаем. Одним словом, считайте,что их не будет в ваших рядах. И революционные ряды будут все более и более очищаться.

    -И много таких у вас соглядатаев, каким вы хотите сделать меня?-Коба одарил Лаврова одной из своих презрительных улыбок.

    -Метод, который я хотел бы начать с вас. И знаете почему, Джугашвили?

    -Сделайте одолжение,объяснитесь.

    - Да просто потому,что я впервые встречаю человека,который с ранних лет среди своих сверстников требует,чтобы его назы-вали Кобой. Не кем-то и не как-то иначе,а именно Кобой. От чего ваше лицо даже просветляется. Все герои - это фанатики. Фанатиков нельзя сделать обыкновенными предателями. Но фа-натик по своей природе предатель. Он предает не однажды. Он предает всегда. Он по своей природе эгоист. Ведь вы не не хоте-ли называть себя кличкой Григория Саакадзе, которая была дана ему в Персии. Вы восхищаетесь Шота Руставели. Но не его вы взяли себе за образец. Соглашайтесь,Коба. Вы не наш,но вы при-выкнете очищать революцию от врагов. Я уже не требую от вас никаих подписей и даже устных согласий. Вы все поняли.Я это вижу. А мы будем помогать вам,если наши работники будут пло-хо работать у вас. Вы молоды и ваша профессиональная рево-люция впереди. Она зовет вас.А мы вам поможем....Дерзайте....

    стрижки для тонких волос 2010 фото. Купить триммер патриот в магазине 220 Вольт
    Hosted by uCoz

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кутолин Сергей (kutol@narod.ru)
  • Обновлено: 13/02/2003. 194k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка: