СЕКТОР КРУГА I . СНЕГОСРАМ

Тов. Зиновьеву: "Не помните ли фамилию Кобы? Привет,

Ульянов ". (3 августа 1915).

Что делать бедному студенту, когда недавно, совсем недавно от-

кушал в тэмиитовской столовой, а у тебя бури и газы в животе так и

ходят, словно ветры глухой осенью, что делать бедному студенту,

когда у всей страны глаза не осушаются, да и у тебя они, если и не

на мокром месте, то нет, нет, да и слюной помажешь, поскольку вся

страна в трауре, всюду портреты этого человека, а близкие твои

друзья запускают глаза в твои очи, желая по несомненной братской

любви удостовериться, искренне ли влагой свои глаза орошаешь.

Клим Ефремов был студент спокойный и согласный во всех от-

ношениях с политикой Партии и Правительства и дорогого товари-

ща Сталина, во всяком случает нигде и никогда даже в беседах с

друзьями, всеобщим пожиранием съестных припасов, присылае-

мых кому - либо из студентов их комнаты, как - то требовал твер-

дый завет неписаных законов студенческого общежития, а так же

скромными полу азартными играми в очко, когда на кону стояли

жалкие рубли от студенческой стипендии, даже тогда, когда по об-

щежитию пронесся слух, что какой – то олух царя небесного из

влюбленных студентов повесился (такое тоже бывало в те далёкие

времена), а они в силу закона игротеки продолжали играть, даже

тогда не было у Клима и в мыслях заниматься обсуждением каких

либо политических вопросов, окромя тех, что разбирались на семи-

нарах и лекциях этого почтенного учреждения именуемого Поли-

технический Институт им. Сергея Мироновича Кирова, этого вели-

кого борца за дело пролетариата, который ещё совсем юным совме-

стно с булочниками в 1905г устраивал забастовку в цитадели бес-

покойного Российского студенчества г. Томска..

Клим всегда имел веру спокойного духа дружеских сил челове-

чества в те политические и иные гарантии, о которых говорили как

местные, так и центральные газеты даже и тогда, когда по улицам

г. Томска вели многочисленные толпы арестованных предателей

Родины, которые уже во всём сознались и которым только и пред-

стояло ещё получить какую – то малость – 8 - 9 гр. свинца в заты-

лок, но которых по своей гуманности под конвоем по улицам их

родного города вели к последнему месту упокоения. А родственни-

ки, если им удавалось высмотреть хоть кого – то из своих близких,

не кричали, не умывались проголосно слезами, а сплёвывали белы-

ми, полусухими слюнями в серую придорожную пыль.

Так что глас вопиющих в пустыне был тих и не слышен окру-

жающим. Все гнули спину, гнули в дугу друг друга и что не говори,

всюду слышалось только усталое отречение от живых да тщетное

стремление крошечной жизни найти громадное обещание быть по-

лезным дорогому и любимому товарищу Сталину. И здесь уже го-

лова кругом шла, поскольку пока была ещё на плечах, а потому,

хоть головой о стенку бейся, а предмет «История ВКП (б)» сдай на

отлично. И в этой бесценной звёздописи мирового масштаба про-

летариата, выбивающего дурь из головы, ужимистые преподавате-

ли, спадая с голоса, толмачили о долгах, прокатанной катками

умыслов интеллигенции, о долгах интеллигенции перед простым

народом, у которого всё взято и которому ничего не отдано. Боль-

шие идеи товарища Сталина распространялись уже на одну треть

суши планеты Земля, а всё еще вокруг бушевало пламя искрописи

врагов народа, недовольных гигантской поступью людей труда. А

потому наблюдатели свой зрак вывертывали: куда ветер буржуазии

дует, посылая многих из тех, кого к этой категории относили, куда

ворон костей не заносил, или куда Макар телят не гонял, или куда

хватает глаз, где идеалы охраняет тифозная вошь. И всё это дела-

лось на одном партийном дыхании, на народном волеизъявлении

под тонкий проголосный крик выступающего, а он, словно приста-

вив нож к горлу голосил, голосил, городя околесицу, стирая грани

между городом и деревней, межу колхозником и рабочим, грань,

которая почему – то совсем не стиралась, а только создавала тоску

в черепе всякого, убивая первородную силу ума.

Эта первородная сила ума, еще согревающая тело Клима, по-

скольку молчаливость и самоустранённость от дел текущей агита-

ции в стране у него не была изначально вышиблена в силу его мол-

чаливости, принимаемой окружающими за послушность и исполни-

тельность хотя к такому раскладу его ничего и не подвигало и не

вызывало преднамеренной скрытности, играла ему на руку, - он не

брал греха на душу, не становился комсомольцем – добровольцем,

не забегал вперед начальников, сгибая шапку и славословя им, а

своём поведении и покладистости со сверстниками бы признан да-

же не уклоняющимся от общественной работы, а, просто, малым

пассивным, увлекающимся в свободное время охотой, рыбалкой да

фотографией. Перебивался он с гроша на копейку, поскольку из до-

ма ему присылали мало, да и присылать – то было совсем не из че-

го. А поскольку волю языку он не давал, а голову заполнял чтением

художественной общедоступной литературой и стихами, то местные

начальники от комсомола и профсоюзов факультета его оставили,

давая жить по своему усмотрению.

И было марта самое начало, сугробов просинь и общий траур,

креп лент повсюду в жёлтом пенье птиц. И где – то на собраньях

страсть голого ума величия потери Вождя, потери, подсушенной

утюгом колоссального труда, отделившего его от безвестного Кобы

до дорогого учителя товарища Сталина, генералиссимуса, отца на-

родов.

А в Лагерном Саду на берегу Томи всё было просто, чисто и от-

крыто. Скамейки, занесённые снегом сияющим, свежим, почти теп-

лым и душистым от стоящей уже, где – то по близости Весны, ко-

торая бормотала свои мысли, не умея соображать молча. Казалось,

что ночь текущего времени ушла навсегда, а воздух тихо скрёбся в

ветвях сосен Лагерного сада и на берегу ещё застывшей Томи, да-

вая волю сердцу, давая жар воображению, давая, казалось, сто оч-

ков вперёд тем замыслам студенческой души, которая еще не стала

ликом личности тела, но просыпалась, давая ход мысли о том, что

власть все равно жить задаром не даст

Фотоаппарат «Agfa» не бездействовал, вбирал в себя впечатле-

ния молодого сердца. Ибо фотография это настрой духа, души са-

мой природы и человека, а не пустая бессмыслица текущего време-

ни. Ему даже казалось, что в воздухе этого мартовского утра яви-

лись не только изображения скамеек, теней, чудесной грусти беско-

нечного утра, которое начинается и уже никогда не кончится в этих

золотистых лучах солнца, прозрачной ткани воздуха, в котором со-

сны давали волю языку сердца. Из воздуха возник Человек. Он не

удалялся и не приближался. Он всматривался в Клима, будто у него

была своя тягость на душе. Странная внешность его напоминала

внешность средневекового алхимика.

-Вы, откуда, отец взялись?

- А я никогда и не исчезал, - ответил с несколько исчезаю-

щим акцентом по-русски. – Это ты в безвыходном небе су-

ществуешь, а вот испарится тучная теплота и выяснится, что

о тебе уже люди огромной тьмы захотят позаботиться.

-А я что – то не пойму, что значат ваши слова. И почему вы как

в воздухе, словно висите?

-А мне всяко можно быть. – отвечал старик. Да ты не смотри на

меня, я ведь и тобой могу стать.

И в тоже мгновенье увидел Клим, что вместо старика он как бы

сам с собой разговаривает. И одежда на нём такая же, как и на

нём, Климе. Но, вдруг всё исчезло. Растворилось в облаке мгно-

вения. И перед ним возникли вполне обыкновенные даже как –

то, казалось, пылью дернутые люди. А один из них согнутым

крючковатым пальцем манил его к себе, предлагая пройти в ни

весть, откуда стоявший в стороне автомобиль, даже не автомо-

биль, а просто небезызвестный «чёрный воронок», в котором

перевозят арестованных.. Иди , иди сюда, - говорил один из

них. Давай-ка твой аппарат. А! Иностранной марки. А вот по-

смотрим, какие ты тут фотоснимки делал в день объявленного

траура по Иосифу Виссарионовичу Сталину!

И оказался Клим в одиночной камере, где только лампочка го-

рела. А больше никого не было. Окно было так высоко, что

лампочка освещала за окном только огромную тьму. И там, за

стеной оставался дорогой сердцу каждого иной Мир. Мир Про-

летарской силы, Мир Социализма и Равенства всех трудящихся.

Клим помаялся, помаялся и, надышавшись испарениями плохо

закрытой параши, уснул, терзаясь неизвестностью и глупостью,

в которой он очутился. А на улице день закончился снегосра-

мом.